Перейти к главе: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15

Когда солнце выкатилось из-за горизонта и встало высоко в небе, Эрик не заметил, он так и пролежал невесть сколько, не осмеливаясь отнять головы от пола. Все поверить было жутко. Пролежал бы еще долго, наверное, если бы не Машина поденщица - чрезвычайно любопытная бабенка, приходила она раз или два в неделю, разом сделать все необходимое, больше Маше было не нужно. В этой части города, где Маша временно обосновалась, богачей особо не было, слуг держать не принято.
Зашла и остолбенела. Баба-то думала сначала, что мальца тоже за одно порешили, вместе с мамкой. Ан нет, живой! Мальчонка хиленьким оказался, поди, сомлел от увиденного, оно и понятно. Картина жуткая была. Она сама, было, голосить уже приготовилась. Но не стала. Мать его была женщиной странной, по всему понятно, непростой, что-то во всем этом было нечисто, так ей, видать, и надо! Зачем грязное дело ворошить.
Осмотрелась, ничего дорогого в доме не было, разве что, сережки, да крестик на хозяйке. С пацаненком надо было что-то делать, пока он не очухался. Никто сироту к себе брать не станет, своих ртов хватает. Да еще странный он какой-то, сразу и не разберешь, может, сильно хворый. А кому такое счастье надо?
Что стало с матерью – похоронили ее или нет, и где – Эрик так и не узнал. Потому что почти сразу же после случившегося муж служанки отвез его в приютный дом.
Эрик очнулся уже в дороге. Разомкнул веки, икнул, потом еще раз, и еще. Так и давился икотой всю дорогу. Перед глазами, никак не желая проходить, продолжала стоять страшная картина. Сунул руку за пазуху – ничего не было. Ни платка, ни кольца, ни монокля. Теперь понятно, почему мать просила взять что-то стоящее (видимо, чуя неладное) – что б было, на что прожить первое время. Дорогое можно продать, на пропитание, дорогу и ночлег хватило бы. А соседи, наверняка, обыскали его, пока тот лежал без чувств, нашли безделушки и прихватили себе. Получалось, что ты Эрик, гол, как сокол. И в память о матери не осталось ничего.
В приюте странное сознанье дети невзлюбили. Там жили горемычные сироты, у которых не было на этом свете ни одной родной души. У Эрика тоже не было, а матери теперь не стало. И выходило, что он, Эрик, такой же, как они.
Появление его восприняли с настороженностью. Мальчишки, что постарше, отвешивали ему затрещины, помладше дразнились, корчили рожи, обзывались обидными словами, а девочки испуганно сторонились молчаливого странного ребенка. Единственной, кто не обзывал и не боялся его, была маленькая рыжая Жюли. Но от нее толку было мало. Она постоянно морщила вздернутый конопатый носик, и повторяла голосом, лишенным выражения: - Но нам лучше, чем другим, пусть мы и сироты.
Эрик не понимал, как сиротам может быть лучше, чем другим детям, у которых есть свой дом и родные и оттого с девчонкой даже не заговаривал.
Однажды Эрик дал сдачи в ответ на оплеуху, ткнул нетвердым кулаком куда-то под вздох мальчишке старше его. Да того вдруг так скорчило, так захрипел, что детвора перепугалась до смерти. Побежали за старшим. За это Эрика посадили в чулан на целых три дня на одни сухари и воду.
Его били, ставили под ножку, выливали обеденную похлебку ему за шиворот, валяли в грязных лужах, выставляли шутом, закидывали его одежду на самый высокий сук деревьев, которые росли в саду. Эрик молчал и терпел, хоть и помнил о том, чему учил его Эрих. Но тут все было иначе, он понимал, что сделать сейчас ничего не сможет – их больше, многие из них старше его и сильнее. Вступиться за себя кулаками? Забьют насмерть, потому что они вместе, а он один. Или наябедничают приютским воспитателям, что мерзкий уродец кусается, как бешеная собака, те враз запрут на одной воде. Эрику совсем не хотелось, чтобы его постигло ни то, ни другое. Он стоически сносил весь позор и унижения, раз от раза чувствуя, как силы покидают его. Скоро им придет и вовсе конец. И что тогда?
Теперь его жизнь разделилась на две части, будто на белый день и черную ночь. То, что было раньше, и то, что теперь. Что было раньше – пришлось забыть. Не было больше ни уроков, ни красок для рисования, ни возможности музицировать. Тяжелее всего было привыкнуть к этому новому миру. Мысли о чистой постели и хорошей одежде, к которой он привык, пришлось оставить. Приходилось спать на жестком, ходить в обносках. Когда Эрик смотрел на свои неопрятные руки, его начинало мутить еще больше от негодования к себе и еще большего несовершенства.
Эриху он не мог простить того, что тот так просто исчез, оставил и не защитил мать. Разве можно поступать так подло с тем, кого ты любишь? Не сделай он этого, может быть, тогда ничего не произошло, и они по-прежнему были бы все вместе. Этот человек нравился ему, и Эрик иногда жалел, что его больше нет рядом. Иногда он поступал с Эриком так, что у того на глазах наворачивались слезы, но это было ничего, он говорил, что мужчина должен преодолевать тяготы. А обида – исключительно бабье право, мужчине за него должно быть стыдно. Но теперь Эрик был обижен. На Вебера. И стыда не было. Он поклялся себе, что никогда о нем больше не подумает и не вспомнит. Сначала хотел отыскать его, но потом понял, что это все пустое. Как во всем огромном мире разыскать одного человека? Да и, что если Эрих уже давно позабыл его и не захочет знать? О чем говорить, глядя прямо в глаза?
Эрик сторонился детей, проводил все время далеко за приютом. Детвора сбивалась в стаи, как воронье, а ему было хорошо одному. И чужака почти никто не стал трогать. Все свободное время Эрик проводил за тем, что учился бросать веревку. Сначала завязывал на одном конце петлю, потом раскручивал над головой. Аркан со свистом раскачивался в воздухе, но после того, как он выбрасывал руку вперед, веревка мертвой змеей падала к ногам. Долго не получалось ничего, потом петля начала захватывать сучья на деревьях, один раз даже удалось изловить белку.
Быть среди людей, быть среди себе подобных, которые не принимают тебя, становилось невыносимо противно. Ему здесь было не место. За время, что он жил здесь, он прекрасно уяснил для себя эту истину. Другие сироты – дети, а он – маленькое чудовище. Его не возьмут чужие люди – потому что никто не хочет иметь уродливое дитя, дети его бояться и ненавидят, воспитатели брезгуют. Что ему искать в сиротском доме?
Надо было бежать. Но бежать, не имея за душой ничего, означало ступить в звенящую пропасть. А становиться нищим в задумки Эрика не входило. Поэтому, в одну из ночей он тихо пробрался в комнату старшего воспитателя (тот Эрика недолюбливал больше всех) – у него в одном из ящиков лежал кожаный мешочек с монетами. Когда уходил, под неосторожно поставленной ногой скрипнула половица. Эрик замер и втянул голову в плечи. Но было поздно. На кровати зашевелилась тень. Да еще как назло в окно заглянула, вырвавшаяся из плена туч, луна. Эрик поневоле вздрогнул, быстро сунул мешочек в карман и проворно побежал к двери. За спиной уже слышались тяжелые быстрые шаги, Эрик побежал по темному коридору, оттуда на двор, со двора прочь, перемахнув через ограду. Теперь тут оставаться было уже нельзя. Но шаги не затихали. До слуха доносились топот и тяжелое дыхание.
- Стой, звереныш, поймаю, на куски разорву! – Засипел прерывающийся голос. – Узнаешь, как брать чужое!
Это заставляло бежать еще быстрее. Если поймают, второго шанса не представится. Оказалось, что свобода дороже денег. Под ногами чавкала размякшая земля от зарядившего с вечера дождя. Эрик бежал в пустоту, зажмурившись. Казалось, так проще. Хотя знал, за приютом после небольшого лесочка обрыв, а внизу река – там бежать будет некуда. Но он, почему-то, бежал именно прямо. Надо было бежать из ворот по дороге, уходящей вверх, в город, а не сворачивать к лесу. Чем быстрее он бежал, тем сильнее ему казалось, что вот-вот он оступиться и ноги лишаться земной опоры. Может, ближе к обрыву он оторвется от преследователя? Но не оторвался, взъярившийся воспитатель, как оказалось, умел бегать не на шутку быстро. И вот-вот уже был готов схватить за шкирку.
- Я тебе покажу, как воровать, сучий ты сын! На всю жизнь запомнишь!
Выбившись из сил, Эрик резко остановился, впереди была чернота, до обрыва должно быть еще далеко – будь что будет. Он начал красться вперед оскальзываясь несколько раз, и не заметил, как подступил к самому краю невысокого обрыва. Сделал еще шаг, ступил в никуда, и ухнул в реку. За секунды падения успел лишь подумать, что еще мгновение, и все кончится. Не кончилось. Перехватило дыхание, когда ударился спиной об упругую воду, захлебнулся. Но мир не исчез. Он не плыл, его просто несло течением. Вода была холодная, Эрику казалась обжигающе ледяной. Попадала в глаза, нос и уши.
Когда он разомкнул веки, то перед глазами плыло серое, затянутое облаками небо, под обмякшим телом шуршала трава, а левую лодыжку сжимала чья-то крепкая горячая рука. Это все Эрик ощутил лишь на мгновение, а затем все снова стало черным.
Когда сознание вернулось к нему, в нос Эрику ударил тяжелый запах (такой, какой бывает в хлеву), а перед глазами он обнаружил частые железные прутья. На теле ныли ссадины, одежда была разорвана в клочья. Сначала не сообразил – где находится. Тюрьма? Как попал? Его все-таки поймали? Но как, ведь вода должна была унести его далеко-далеко? Приподнял голову, огляделся. Нет, это была не тюрьма. Это была клетка. Самая настоящая. Прутья были такими же, как в клетке его кенара, которого выпустила в окно фрау Шпигель, только толще, и сама клетка была много больше. На полу подстелена сухая колючая солома. Из-за спины послышался не вполне понятный звук. Эрик испуганно обернулся на шум. Большой человек с черной бородой и лысым черепом, скаля желтые зубы с блестевшей посередине золотой фиксой, гремел чем-то железным по прутьям и что-то говорил. Что именно – Эрик не понимал. Этого языка он не знал.
Оказывается, приют был не самым ужасным местом, в котором ему суждено было оказаться. Это был бродячий цыганский цирк. Эрик это понял не сразу. Хитросплетения судьбы свились в такой узел, который ему теперь ни почто было не развязать. Он стал невольным участником этого балагана, а клетка была теперь его домом. Как и для тех животных, которых цыгане возили с собою, показывая за деньги любопытным зевакам. Он стал одним из диковинных зверьков.
Свое истинное предназначение Эрик понял через несколько дней, когда цирк остановился в каком-то городе, и вечером на него собралась посмотреть целая толпа. Женщины почему-то охали, дети кривились, а мужчины, шевеля усами и хмуря мохнатые брови, имели обыкновение дразнящее громыхать по клетке, будто желая тем самым растормошить жавшегося в дальний угол напуганного получеловека-получудовище. Посмотреть, как у него покажутся острые клыки, хвост или копыта.
Цирк кочевал с места на место, из города в город, глазеющие бросали на ребенка в клетке лютые и испуганные взгляды, кидали ему огрызки и объедки, плевали, корчили рожи. Хозяин другим циркачам подходить к клетке со своим трофеем не разрешал, боялся, что могут ненароком позволить сбежать дьяволенку. Поэтому, иногда приходилось сидеть без воды и еды по несколько дней, пока хозяин соблаговолит кинуть в клетку что-то съестное.
Единственный, кто иногда уличал момент и подбирался к клетке, так это чрезвычайно уродливого вида карлик. Он говорил по-французски. И когда понял, что маленький угнетенный природой звереныш понимает его, стал изредка наведываться к нему. Его звали Жан. Он был коренаст и страшен лицом, не сильно разговорчив с цыганами, и у него не было друзей. В цирке он показывал фокусы и иногда был помощником и живой мишенью у худосочного жердьеватого метателя ножей. Парнишка, почему-то, вызывал у него не отвращение, как цыгане, а острую жалость. Но разговора с ним сначала не получалось. Тот отвечал на все вопросы односложно, либо вовсе молчал, как рыба. Лишь спустя какое-то время заговорил с Жаном, когда понял, что тот зла ему не желает.
- Уго говорит, что он нашел тебя, и теперь ты его золотая жила. – Привалившись спиной к прутьям, говорил карлик. – Ты принадлежишь ему.
- Что значит, принадлежу? Я сам по себе, а не чей-то.
- Так-то оно так, - вздыхал ему в ответ Жан, - да ты, поди, скажи ему это. Теперь у него доход ого-го какой стал. Что раньше – мелочь! Ты видал, что написано на афише? «Дитя дьявола»! Это про тебя. А уж очень народу такие штуки нравятся. Они прям как мухи летят. И деньжата дают. А Уго этого всю жизнь ждал. Очень он деньги любит.
- Что? Почему дитя дьявола? Но это же неправда! Если бы я только мог отсюда выбраться…
- Ишь чего захотел! Как же ты это сделаешь, если он за тобою во все глаза глядит.
- Если бы достать ключ…
- Так он тебе его и отдаст.
- Не отдаст, конечно. Но если бы забрать у него ключ, я бы враз открыл замок. Больше у меня ничем не получается его открыть.
- Ключ Уго носит на шее, я знаю. Видел. Больше ни у кого ключа нет. Так что друг, зря ты строишь планы.
- Мне ключа не добыть. Но вот если бы кто-нибудь… ты же видел ключ. Жан, - Эрик лег на живот и подполз к собеседнику, перешел на срывающийся полушепот, - ведь ты бы мог! Прошу! Эти люди смотрят на меня как на животное, смеются, показывают пальцем, так ведь не должно быть! Понимаешь? Но главное, они платят деньги твоему Уго, которые он кладет в карман себе. Ты, я, все здесь для него – это лишь марионетки, способ обогатиться… неужели тебе это все нравится? Ведь ты тоже мог бы сбежать!? Ты же фокусник, снимешь ключ в два счета. Например, когда он уснет.
- Э, нет, парень, извини. Ты видел его бороду? В такой не то что ключ, быка не отыскать. Да и если он меня разгадает, продырявит мне бок своей навахой. Моя жизнь, конечно же, дерьмо, но мне не хочется подыхать. Прости. Цирк у Уго паршивый, но я привык. Здесь я хоть что-то стою, а там, что там? Здесь эти людишки смеются надо мной, видят во мне забавного чудака, а там презирают.
- А как ты здесь оказался?
- Это долгая история. Но мне здесь все равно лучше. Посмотри на меня. Мы с тобою в чем-то похожи. У моей матери было шесть детей, и все они были совершенно обычными. А я – средний, был посмешищем даже для младших братьев. Так и не вырос выше их локтя, коротышка. Я ношу детские штаны! Однажды мать повела нас в цирк, и в то мгновение я понял, чему я хочу отдать свою жизнь. Я мечтал о цирке Франкони. – Он вздохнул. - Но это была несбыточная мечта! Цирк Уго стал для меня избавлением от семьи, где я был обузой, и вместе с этим навсегда отнял надежду на то, что я смогу воплотить свою мечту в жизнь.
- Почему?
- Да потому что, живыми своих невольников Уго из цирка не отпускает. А тебя-то уж и подавно. У него теперь из-за тебя монеты в карманах звенят. Может быть, тебе тоже здесь будет куда лучше?
Лучше? Под палкой хозяина цирка? Претерпевая издевательства? Ну уж нет.
- Нет. Я здесь задерживаться не собираюсь. Вот увидишь!
Но, проходило время, а ничего не менялось. Хозяин цирка чутко бдел. А Эрик все дни проводил за обдумыванием очередного плана. Но, ни один не годился. Сами собой в голову лезли мысли – неужели ему не суждено выбраться, что будет, когда пройдет время и он вырастит? Ведь клетка станет ему мала. Может быть, к тому моменту проклятый цыган, который заточил его сюда, сдохнет и он, Эрик, наконец, сможет обрести свободу? А что, если он будет жить очень и очень долго?
Мысль об удавке пришла сама собою. Хороший способ. Быстрый, без крови. Да и если затянуть не слишком сильно, цыган останется жив, а время на побег у Эрика будет. Раньше ему бы в голову не пришло такое, но теперь все было иначе. Жизнь стала другой, а небо поменяло свой цвет.
Оставалось только подобрать подходящий момент. Нужно было все обдумать и просчитать.
Да только расчета не вышло. Остановившись в большом и ярком городе бродячий цирк как всегда зазывал к себе посетителей большой устрашающей афишей. Чуя хорошую наживу Уго ходил вразвалочку и пребывал в чудесном расположении духа. Зрителей нужно удивить и поразить, чтобы они захотели вернуться, посетить его цирк снова. Чтобы заплатили еще больше. А уж у него есть, что им показать. Маленькое жуткое чудовище!
В этот вечер зеваки были чрезмерно щедры, некоторые бросали монеты прямо в клетку. Когда зрители начали расходиться, довольный цыган поспешил собрать заработанные деньги. Открыл клетку, замахнулся на мальчишку, загнав его в угол, как затравленного собаками зверя, и начал шарить по настеленной на полу соломе. Это была та самая удача. Медлить было нельзя! Эрик весь изготовился, напрягся телом, и как только проклятый цыган повернулся к нему спиной, накинул тому на шею петлю из заранее привязанной к одному из прутьев веревки. Тот от внезапности разинул рот, захрипел, брызгая слюной, засучил ногами. Но Эрику было его не жаль (он лишь подивился этому своему странному чувству). Сейчас он думал только об одном – нельзя разжимать рук, в которых зажата веревка. Циркач сильнее и больше его, если вырвется – Эрику конец. Страх и неприязнь родили животную почти нечеловеческую силу. Когда Уго, корчась на полу, почти перестал дергаться, Эрик слабо ахнул. В проеме матерчатого шатра что-то белело. Мальчика охватил липкий страх. Белый силуэт приблизился и оказался девчонкой. Она жадно взирала на эту жуткую картину, но почему-то не кричала, не звала на помощь. Зато с улицы раздался какой-то шум и голоса. Эрик, дробно стуча зубами, наконец, разжал онемевшие пальцы и бросился прочь из клетки. Но куда бежать?
Девчонка вдруг сделала неожиданное – преградив ему дорогу, схватила его за руку и потащила куда-то в противоположную сторону. Куда они бежали, Эрик не видел и не знал – он думал сейчас о другом. Уго был мертв. Эрик прислушался к себе, и понял, что ровным счетом ничего не чувствует – то есть, не хочет чувствовать. Было страшно и противно. Но ему было не жалко хозяина цирка, он получил по заслугам. Когда выбираешь между своей жизнью и такого как Уго, лучше поступиться вторым.
Он очнулся от дум в небольшом темном помещении. Здесь было сыро и полутемно. Свет давали лишь несколько зажженных свечей. Эрик рассмотрел стены, с выписанными на них сюжетами, где были изображены люди со светлыми ликами и крыльями.
- Не бойся, - сказала по-французски девочка.
- Что это за склеп? Куда ты меня привела? – Спросил на ее языке Эрик.
- Это всего лишь часовня. Мы в театре. Здесь мало кто бывает. Они будут искать тебя?
- Я не знаю. – Ответил он и пожал острыми плечами.
- Но здесь не найдут.
- Зачем ты это сделала?
- Я была там и видела все. Это ужасное место!
- Ты все видела?
- Да.
- И что же не позвала на помощь? Я ведь убил его. Тебе его не жалко?
Девочка стала бледной, как смерть.
- Он издевался над тобой. Мне жалко тебя.
- Меня? – Искренне удивился Эрик. – Но ведь я…
- Это не важно. – Будто ожидая этой фразы, остановила его девочка. - Меня зовут Тереза. – Сказала она и приветливо улыбнулась.
У нее были светлые волосы, затянутые в тугой пучок, синие глаза, высокий гладкий лоб, худое острое лицо, на вид немного старше его – девчонка как девчонка, не лучше и не хуже других, самая обычная и неприметная. Однако, впервые за все время, как он провел в цирке, ему не хотелось прятаться и убегать, не хотелось ненавидеть.
- Эрик.
- Красивое имя. – Сказала Тереза и на щеках у нее выступил детский румянец. - Тебе нельзя отсюда выходить, Эрик. Они могут искать тебя. Оставайся здесь.
- Ты, правда, не приведешь ко мне жандармов?
- Зачем? Ты мне не веришь? Пойдем, я покажу тебе, куда можно спрятаться. Здесь, под лестницей есть дверь. О ней почти никто не знает. Она ведет в костюмерную, надо найти тебе какую-нибудь одежду. Еще говорят, в театре много тайных ходов, но я сама там ни разу не была, я боюсь.
- Девчонки всегда всего боятся. - С важным видом заключил мальчишка, шагая за Терезой.
Та на это промолчала. Лишь едва заметно хмыкнула, будто в корне была не согласна.
- Мы найдем тебе одежду. Потом отыщем место, где можно будет переночевать. Я оставлю тебе фонарь…
Судьба подарила ему Терезу. Девочку смелую и сильную волей. Она не испугалась его, не отвернулась. Ее не отвратили от него ни его внешний вид, ни поступки, свидетелем которых она невольно стала.
За неимением родственников домом Терезы был театр, стал он домом и для ее нового знакомого. Терезе было семнадцать, Эрику – четырнадцать. Она привела его в единственное место, в которое могла привести – Тереза училась в балетной школе оперного театра, и жила в ученических комнатах вместе с другими девочками. Театр оказался премудро устроенным, Тереза говорила правду. Множество тайных дверей, ходов и коридоров. Шанс быть здесь найденным был ничтожно мал. При условии, если не попасться самому. Уже тогда он понял, что ждать послаблений от Господа Бога бесполезно. Надо самому вытягивать себя из болота, в которое закинула тебя судьба. И шанс ему представился. А упусти он его сейчас, как знать, другого может уже никогда не быть.
Жить в театре на крысиных правах было почти невозможно, но выбора не было. Это место обещало стать убежищем и временным пристанищем, норой, гнездом, переправным пунктом. Это было хорошее и удобное место. Лучшего, наверное, не стоило и желать.
А если решить все иначе – сбежать, и снова оказаться на улице без денег, питья и хлеба или снова угодить в балаган? Без должной подготовки внешность сразу выдаст то, что ты не такой, кто-то будет сторониться, кто-то смеяться, а кто-то и вовсе сдаст полиции – пусть они решают, что делать с маленьким уродцем. Нет, бежать от собственной удачи глупо! Этот момент еще не настал. Бежать было рано!
Каждый вечер Тереза собирала свой ужин, и незаметно относила его своему новому другу. Чтобы выжить, нужно быть сильным, быстрым и ловким, умным и хитрым, всегда готовым к нападению, и быть в силах себя защитить. Но сейчас хилый и напуганный Эрик почти ничего не мог и ничем этим не обладал. Господь наградил его разве что выносливостью и волей – именно поэтому он до сих пор жив, мать, сама того не ведая, помогла сделать первые шаги к образованию и раскрыла в нем природную любознательность и тягу к знаниям, мир – посеял по зернышку каждого из необходимых свойств. Но сейчас он представлял собою ничто, никчемную щепку в бушующем водовороте мира.
И теперь день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем его ожидала трудоемкая непосильная работа. Пока был ребенком, можно было тренировать дух и выдержку, познавать мир, открывать новые страницы наук. Вопреки несовершенству внешнему нужно было достичь совершенства внутреннего. Сидеть ночами под сырым промозглым ветром на крыше театра, безмятежно взирая на вяло копошащийся внизу в ночной мгле город. Изничтожать дрожь в ногах, поднимаясь на высокие колосники (с них открывался такой чудесный вид и обозрение всего, что происходило в зале); развлекать себя играми и фокусами, чтением и рисованием.
Еще интереснее было с оружием - метать ножи он пока не умел, но видел, как это делали в балагане. Иметь дело со сталью куда приятнее, чем с другим оружием. Сталь чувствует и понимает тебя. Пуля тебе не принадлежит, она сама по себе. А сталь слышит удары твоего сердца, и сердца противника, она жадна до крови, и непременно ее получит. Обращаться с веревкой он еще раньше научился сам. Она опасна и бесшумна, как ядовитый аспид.
Зачем он все это делал – толком и сам не знал. Просто все это очень хорошо отвлекало от дурных мыслей. Иногда просыпаясь глубокой ночью, он начинал сомневаться - а правда ли это, а живет ли он на самом деле – так вот, правда, живет! Все проделываемое им не давало в этом усомниться.
Тереза приходила к нему каждый день – приносила еду. Сама сидела, сложив на коленях руки, молча наблюдала, как он с жадностью пережевывает булку, запивая молоком. Иногда она носила ему яблоки или сыр, несколько раз приносила даже по паре леденцов. Но на большее у Терезы денег не было. Каждую свободную минуту Тереза спешила отдать своему новому другу. Помогала ему обустраиваться. В театре Эрик отыскал не только груды никчемных безделушек, тряпок, в виде костюмов, обломков декораций, но и много чего другого – книг, бумаг. Теперь можно было рисовать и читать. Он все-таки не до конца знал ее язык, Тереза охотно помогала ему с практикой. С Терезой было очень спокойно. Однажды они оба склонились над книгой, да так стремительно и позабыв обо всем, что столкнулись лбами. Тереза (как и подобает хрупкой девушке) взвизгнула и приложила узкую ладонь к гудящему лбу.
- Больно! – Простонала она, смущенно улыбаясь.
И только после этого увидела, что ее друг держится и вовсе не за лоб, а за нос и мотает головой.
- Черт побери! – Глухо молвил он. – Очень больно. Твой лоб… как чугунный, Тереза!
- Прости! – Протянув к нему узкую душистую ладонь, зашептала девушка. – Прости! Кровь не идет?
- Нет, нет, Ничего. Уже проходит.
- Я не специально, Эрик.
- Я знаю. Ты хорошая, Тереза, - вдруг произнес он, и девочка затрепетала светлыми ресницами, - ты помогаешь мне. Но мне нечем тебе отплатить. У меня нет денег.
- Это не нужно. Я делаю это не ради денег. Я ведь могу открыть тебе секрет, правда?
- Если хочешь! Я обещаю молчать.
- Нет, это не такой секрет, о котором никто не должен знать. Это мой секрет. Никому больше он не интересен. У меня нет друзей. Мне сложно ужиться с девочками балеринами. Они не очень хорошо ко мне относятся, потому что их в театре интересует другое. А я лишь хочу танцевать. Мои родители умерли, когда мне было три года. Я их почти не помню. Меня забрала тетушка, когда-то очень давно она танцевала. Она говорила, что была бы счастлива видеть меня на сцене, что я смогу, у меня есть дар. Четыре года назад тетушка умерла. Я знаю, что если не буду танцевать, мне лучше тоже умереть. Но если я не буду заниматься, я не оправдаю ее надежд. А другие балерины мечтают лишь о цветах, драгоценностях и богатых покровителях. Ничего этого мне не надо.
Эрик посмотрел в ее странно мерцающие глаза и подошел к Терезе.
- Это еще не секрет. – Зачастила она, глядя снизу вверх на подошедшего близко-близко мальчика. Он хоть и был ее младше, но за очень короткий срок вытянулся и уже был почти выше нее. – Я хотела сказать, что мне нравится дружить с тобой, я рада, что ты рядом. Ты не такой как другие, мне не важно, какое у тебя лицо. Просто, тебе я могу говорить все. Ты настоящий друг. Это хорошо, что мы встретились. Понимаешь?
- Ты, правда, так думаешь? – Сказал он наклонившись.
- Да.
Тереза смотрела ласково, почти любовно. И это было странно, потому что на душе сделалось одновременно хорошо и пакостно. Он нагнулся к ней совсем близко – к самому лицу, положил ладонь на плечо, скользнул вниз. Наощупь Тереза оказалась удивительно горячая, особенно там, где под ладонью у него гулко билось девичье сердце. Вот только, разве что слишком невнушительных форм, нежели ожидалось и подозревалось, коими должны обладать девицы. Но это было ничего.
- Ты что!? – Вскинулась в ужасе девушка, и предостерегающе выставила руки вперед. – Я не за этим тебе помогала. А ты такой же, как все. И думаешь лишь об одном. Это противно!
Вот это «такой же, как все», кажется, сильно уязвила мальчишку, и он сразу же сник и ссутулился, опустив голову.
- Тебе противно, да? – с досадой вымолвил Эрик, избегая встретиться ней глазами.- Конечно, я же урод!
- Нет. Вовсе не из-за этого. – Она сделала паузу, потом продолжила. - Мне нельзя, у меня есть жених! И я выйду замуж за него.
- Неужели?
- Разве это плохо?
- Не знаю. А говорила, что я твой друг, что рассказываешь мне все. Об этом я не знал.
- Друзья не поступают, как ты!
- Ты ничего не рассказывала.
- Я не думала, что тебе это интересно.
- Откуда тебе вообще знать, что мне интересно, а что нет?
Тереза зябко повела плечами, махнула рукой, мол, какая теперь разница, развернулась, и побежала прочь. Багровый от стыда, обождав какое-то время после того как Тереза ушла, он выбрался на крышу. Сел, подставил лицо колючему ветру. Над крышами города висел большой желтый фонарь – луна. Просидел там почти до самого рассвета, продрог и потом долго не мог согреться. Получалось, Тереза была не девчонка, так, человек без пола, просто друг – надо уяснить раз и навсегда – скорее всего, ей просто не хотелось связывать себя с таким, как он чем-то большим. Но она хотя бы призналась, что видит в нем друга. Вряд ли вообще хоть одна девчонка, увидев его, скажет, что готова видеть в нем не жуткое существо, а что-то другое. Пришлось, выждав несколько дней, просить прощения. Хотя, этого делать не хотелось. Тереза же была больше виновата.
Тереза, кажется, простила, но стала держаться прохладнее и приходить стала реже. Говорила, что у нее уроки, много репетиций, надо заниматься. То ли предстоящая свадьба так повлияла, то ли обида до конца не прошла.
И Эрик понял – сидеть как мышь в норе, высовывая свой нос из нее лишь с наступлением тьмы – невозможно. Без Терезы скучно. Всех книг не достать. Хочется есть. А обноски ему либо опротивели, либо стали малы.
И одним из вечеров Эрик выбрался наружу. Густая мгла, разбавленная желтой фонарной жижей, источала аромат свободы. Самый прекрасный и желанный аромат на свете. Он не мог сравниться даже с самым божественным благоуханием.
Чтобы получить все, что ему хотелось, чтобы не быть голодным, ему нужны были деньги. Их надо было достать. Можно еще достать какую-нибудь сверкающую побрякушку для Терезы. Говорят, девчонки любят все блестящее. После такого подарка Тереза непременно смягчится и простит.
Огни веселого города давно померкли за спиной. Эрик, спрятав руки в карманы штанов, шел по пустой улице в час почти полного затишья, поддевал носком встречающиеся камни, насвистывал что-то себе под нос. Темнота и безлюдность внушали спокойствие. Ставни домов были закрыты. Иногда в некоторых домах открывались двери, обозначая ярко-желтые проймы, из которых доносились голоса и шум. Оттуда, покачиваясь, выходили черные тени, но никто не обращал внимания на Эрика.
Интересно, если зайти в одну из этих дверей, что будет? Он не смог ответить себе на этот вопрос, потому что совсем близко послышалось какое-то шебуршение и голос. Эрик остановился и прислушался. Видеть в темноте он научился хорошо – глаза в подвальном полумраке научились различать силуэты.
В нескольких шагах от него шевелилась какая-то бесформенная груда. Эрик подошел поближе, нагнулся. Смертельно пьяный господин средних лет возился в луже и никак не мог подняться. Он не выглядел как нищий или бедняк, и это сыграло свою роль. Эрик протянул к нему руку, но и не думал помогать ему встать. Испытывая некоторое замешательство, залез в карман (да, нужно купить новые башмаки) - взвесил в руке кошелек, потом в другой карман (и штаны, эти становятся короткими, и непременно, одежда должна быть хорошей, а не этими тряпками, что сейчас на нем), отыскал карманные часы. Напихал себе в карман еще некоторую найденную мелочь. Присвистнул. Посмотрел еще раз на бубнящего что-то человека – он, конечно, рассчитывал не на такое, но не уходить же просто так. Все равно, кто-нибудь да сделает то, что сейчас проделал он. Однако достал несколько монет, и кинул их в карман бедняге. Если не вытащат, сможет остановить экипаж и добраться до дома.
Только отошел несколько шагов, как за спиной раздался звонкий свист. Эрик обернулся через плечо. Позади него стояли трое мальчишек, немногим старше его. А один и вовсе, похоже, младше. Два худых и сутулых, третий (что стоял посередине) приземистый и крепкий.
- Эй ты! – Повысил тот голос, и сплюнул себе под ноги. – Ты кто такой и чего здесь шаришься? Наших карасей щиплешь? Не в тот угол забрел, дружок. Тут наша территория. И все, что на ней – тоже наше. Чего пялишься? Не понятно объясняю? Ну так сейчас понятно станет, когда башку отремонтируем. – И посмотрел сначала направо - на одного из своих соумышленников, потом налево – на другого.
Те без слов все поняли и почти одновременно кивнули. Двинулись вперед. Эрик лишь успел подивиться – быть самому таким боровом, а отправить отстаивать свое барахло каких-то двух хиляков.
Тот, что вовсе доходяга - шел впереди, перебирая пальцами в кармане, вероятно намереваясь оттуда что-то извлечь, второй же вышагивал позади. Чтобы не быть застигнутым врасплох Эрик напружинился, подался вперед, схватил первого за грудки, скользнул рукой по карману и, выбросив свободную руку вперед (те такой прыти не ожидали – оно и к лучшему – растерялись), что есть мочи ткнул тощему в скулу. Он взвизгнул, отшатнулся. Сплюнув вместе с кровью зуб, шлепнулся на землю, удивленно захлопал глазами. Но больше ничего сделать не успел, потому что у Эрика в руке уже что-то сверкнуло, он проворно схватил за шею слегка оторопевшего мальчишку, что держался позади своего товарища, прижал спиной к себе.
- Хочешь, я его убью? – Вдруг обратился он к главному. - Прямо у тебя на глазах. А потом тоже самое сделаю с тобой. И раз это твоя территория, я предоставлю тебе возможность подохнуть на ней. Ну как?
Долговязый, вытянув длинные тощие ноги, сидел на земле, харкая кровью и держась за щеку. Главный был беспомощен от волнения. Он, кажется, не знал, то ли давать добро и, поступившись жизнью товарища, своими же руками толкнуть его к смерти, то ли тянуть время и ждать, когда оклемается второй, и может быть сообразит что-то предпринять.
- Ну так что?
Пацаненок, как только оказался в руках у Эрика и почувствовал холодное лезвие, приставленное к горлу, задрожал всем телом, завсхлипывал.
- Ноэль, да пусть идет! – Плаксиво начал он. – Он перережет мне глотку, а я этого не хочу. Пожалуйста!
Ноэль шмыгнул носом, окинул взглядом весьма противоречивую картину, в которой ему и его товарищам выпадала совсем не завидная роль, и сказал:
- Ну хорошо. Отпусти Жевара.
- После чего вы все трое прирежете меня? Ну уж нет. – И лишь сильнее (для острастки) прижал лезвие ножа к горлу мальчишки. Тот завизжал, как поросенок.
- Если ты не причинишь вред моему брату, то не тронем. Я даю тебе честное слово. Мне не безразлична жизнь Жевара. А ты не так прост, как казался на первый взгляд. В таком случае я тем более не собираюсь трогать тебя. Я хочу поговорить с тобой. И только. Идет?
- Ну пожалуйста! – Завертелся в руках Эрика мальчишка.
Эрик отстранил от себя парнишку и ткнул ему кулаком в спину, тем самым подгоняя вперед. А тот и не думал медлить, побежал сразу к брату, схватился за его рукав, перевел дух.
- Ишь, ветчину из меня хотел сделать. Урод недоношенный! – Взъярился он. – Как бы не так! Покажи ему Ноэль! Всади теперь ему нож в бок! – И помахал маленьким кулачишкой.
Ноэль почему-то на этот призыв брата отреагировал вяло.
- Нет, этого я делать не буду. – Ответил он брату. - Я дал слово и можешь не смотреть на меня так, я сдержу его. Живым ты мне интересен больше. Ты ловко уложил Стефана. И вытащил ножик у него из кармана. Не каждый бы смог, это у тебя отлично получается. Спорю, так же легко сможешь облегчить какого-нибудь толстосума. – Эрик припомнил все, чему когда-то учил его Вебер – сам себе кивнул - ну да, пожалуй сможет, если постарается. - Практикуешь?
- Нет. Просто удача. – Сказал Эрик, но нож из рук не выпустил.
- Откуда ты?
- Какая разница, разве это важно?
- Но ты не из Парижа? Иначе бы мы знали тебя.
- Нет.
- Ты, похоже, не промах. И ты мне понравился. Люблю смышленых и ловких. По твоему виду ты ищешь, где бы переночевать и что поесть.
- А я люблю догадливых.
Ноэль хмыкнул.
- Мы ночуем здесь, неподалеку. На заброшенном складе. Отличное место.
- Зачем? Чего ты хочешь? Чтобы я пошел за тобой и остался у вас?
- А тебе есть куда идти?
- Нет. Я сирота.
- Как и мы. У нас с Жеваром никого нет. А Стефан, - он посмотрел в сторону лишившегося зуба парня, - просто сбежал от своей дурной семейки.
- Почему ты решил, что я послушаю тебя и соглашусь? Еще несколько минут назад ты не был ко мне так великодушен.
- Потому что ты похож на нас. Здесь не любят незнакомцев, но ты производишь совсем другое впечатление. Если ты останешься, я думаю, мы найдем общий язык!
Возможно эти ребята, если не маленький Жевар и не малохольный Стефан, так бравый Ноэль, вздумали его таким образом обвести вокруг пальца – соглашаться глупо. Есть опасность - при первой же возможности получить нож в спину. С другой стороны – надо же где-то жить. Хотя бы непродолжительное время. Такому, как он обосноваться не так-то просто. А Ноэль, похоже, уже обвыкся, да и жизнь это знает преотлично. Одним словом, решение напрашивалось само – попробовать.
Час спустя все четверо сидели под крышей, тусклый свет делал различимыми едва заметные очертания, что скрывала уличная темнота. Эрик то и дело исподлобья поглядывал на своих новых приятелей – все ждал, что будет дальше, когда ужаснутся. Однако Ноэля внешний вид нового товарища в общем-то и не смутил (в этих местах встречались экземпляры и похуже), а маленького Жевара и вовсе привел в восторг – он почему-то считал, что истинный мужчина тот, который украшен шрамами, и видимо, списал это на прошлые «боевые» достижения их нового знакомого.
- Стефан тоже не совсем красив! – Поглумился Ноэль, играя со складным ножом, то выбрасывая лезвие, то убирая. – Поэтому, его не любят девчонки. Но он не очень расстраивается, да Стефан?
- Перестань, Ноэль! – Взвизгнул бедняга Стефан, залившись краской. Ему и так было не сладко после случившегося. Он чувствовал себя до чрезвычайности скверно.
Стефан немного дулся из-за произошедшего, но потом оттаял, и, кажется, теперь смотрел на Эрика заинтересованно, не скрывая любопытства. Почти мечтательно.
Троица промышляла и зарабатывала себе на хлеб тем, что подстерегала у трактиров нетрезвых гуляк, или забалтывали какого-нибудь случайно забредшего зеваку – Жевар, делая собачьи глаза, цеплялся к прохожему, придумывая какую-нибудь причину. Поначалу Эрику это даже нравилось. Он, например, мог без единого труда и жертв, извлечь из кармана растяпы, бумажник, облегчить его на часы или даже кольца. Ни Ноэлю, ни Стефану, ни тем более Жевару это с таким успехом не давалось. Неудивительно, что Ноэль так просто забыл Эрику все малоприятные моменты их первого знакомства. Поэтому, Эрик у них вызывал исключительно положительные эмоции.
Через некоторое время Эрик накопил предостаточно средств, чтобы обзавестись первыми желаемыми результатами своего труда. Приобрел костюм (пусть немного поношенный) – у какого-то молодчика – не пойдешь же таким раскрасавцем в магазин готового платья, погонят взашей. Бог весть кому принадлежал до этого, но это ничего, зато в пору. Сидел просто замечательно, словно на него сшитый. Туфли. Часы – само собой. И даже шейный платок, который ему чрезвычайно шел.
- Экий гусь! – Присвистнув, сказал Ноэль, когда впервые увидел его в таком виде. Сам-то он предпочитал не интересничать, и носил залатанные портки (тем самым вызывая у Эрика раздражение своим безразличием к внешнему виду). – Теперь все бабы будут известно чьи. – На это Эрик внимания совсем не обратил, потому что знал, что это не правда.
Да и Ноэль это сказал лишь для проформы, потому что уже знал – Эрик из той породы, когда по каким-то причинам человек ни единого своего пристрастия или тяготения не выдает. К примеру, о женщинах он вообще никогда не заговаривал, только тогда, зачем так наряжался – не понятно. А когда Ноэль предложил ему составить компанию в вполне естественном походе к женщинам определенного сорта – а деньги у одного и у второго водились – и выбрать любую, какая душе угодна, тот сначала долго думал, потом нехотя дал согласие, а под конец струсил и дал деру.
Проституткой Эрик побрезговал. Прикоснуться к столь грязной женщине казалось преступлением и сразу же от одной мысли делалось скверно. Даже не потому, что ее телом пользовались десятки – по другой причине. Куда ужасней была замаранная душа, что так легко принимала продажную любовь. Хотя, девица, что посоветовал Ноэль, была даже очень хороша – не очень старая, не очень крупная, хоть и с пышными формами, влажные алые губы, в ярко-рыжих волосах цветок (разве что только слишком напудренная и размалеванная). И на предполагаемого клиента она смотрела без отвращения, наоборот, с большой заинтересованностью – ей сразу понравилась его щеголеватость, он был явно, младше тех лет, на которые выглядел, но от этого делался еще более притягательным. Посему, была очень расстроена, когда он так и ушел, оставив несолоно хлебавши. А могло все получиться по лучшему разряду.
Только сам Эрик так совсем не думал. И твердо решил, что попытка придти сюда в надежде на поиск легкой добычи, была ни чем иным, как самой большой ошибкой, которую он никогда не повторит. Что за любовь такая может быть, за которую платишь деньги, что за женщина, которая смотрит на тебя пустыми глазами? Даже любопытство отступало на второй план в сравнении со всем этим.
Ноэль, кажется, так не думал, и возвращался каждый раз в отличном расположении духа. Жевар тоже порывался ни раз, но получал от брата нагоняй.
- Чем я хуже? Или боишься, что отобью всех? – Обижался Жевар.
Эрик к этим перебранкам уже привык и почти не обращал на них внимания. Он чаще вообще предпочитал уединяться. Именно поэтому ему сильно докучал ходящий следом за ним Стефан. Эрик все понять не мог – что ему нужно, что он пялится, что ходит тенью, то пододвигается ближе. Не понимал до тех пор, пока не произошло следующее.
Однажды Эрик проснулся от какого-то странного чувства – он вообще имел привычку спать очень чутко, пробуждаясь от каждого шороха. Открыл глаза, и увидел нависшую над собою тень, а чья-то горячая рука быстро скользила по бедру.
- Эй! – Рассерженно вскричал Эрик.
- Постой, ну постой! – Зашептали ему в ухо.
Но тот и не думал медлить. Извернулся, прижал негодяя к полу и ткнул в ухо. Тот даже не стал сопротивляться, лишь всхлипнул от боли и разочарования.
- Ах да, - вдруг произнес явившийся на шум Ноэль, - забыл сказать, Стефан не пользуется успехом у девчонок, и даже местные шлюхи посмеиваются над ним. Поэтому он стоит глазки парням. Ты что, так и не догадался об этом? Видимо, подумал, что вы будете отличной парочкой.
- Он ошибся! – Отряхиваясь, процедил сквозь зубы Эрик, - меня не интересуют такие, как он.
Стефан бросил злой, полный ревности взгляд на ведущих не самый приятный ему разговор, мальчишек.
- Он выбрал не того.
С тех пор Стефан к объекту своего вожделения не приближался. Сам Эрик раз и навсегда решил для себя, что ни продажные женщины, ни такие как Стефан, не станут ему интересны, даже если он будет погибать отверженным и непризнанным.
А потом понял, что одному все-таки лучше. И ушел.
Когда среди сомнительной публики обретаться прискучило, понял, что по душе совсем другая жизнь. Получалось, что с Терезой ему не расстаться. Ее не хватало. В театр все равно со временем вернулся, правда, Терезы там уже не было. За время его отсутствия она все-таки вышла замуж за какого-то субалтерн-офицера (что неудивительно – со своей точностью, пунктуальностью и исполнительностью Тереза сама была будто солдат) и теперь испытывала счастье материнства. Где счастливое семейство квартировало, Эрик вычислил за короткий срок, но не являться же невесть откуда, невесть кем прямо на квартиру.
Пришлось подгадать и встретить ее на улице, когда та ходила на рынок. Тереза узнала не сразу, сначала напугано отшатнулась, а когда разглядела старого знакомца, кажется, очень обрадовалась, обнадежила, что совсем скоро вернется в театр – очень скучает по этому месту, и жизни без него ей нет.
- Я боялась, что с тобой что-то могло случиться, - объяснила Тереза. – Тебя так долго не было.
- Что с таким случится? – Бесстрастно пожал плечами Эрик в ответ.
В театр Тереза вернулась. Очень-очень скоро. Но разбитая и вся в черном. Едва маленькой дочке Терезы исполнилось четыре года, она овдовела. Возвратившись к семье после длительной отлучки по службе, супруг внезапным образом заболел и угас прямо у нее на глазах. Тереза осталась с маленьким ребенком почти без средств к существованию. Эрик в то время предлагал ей помощь, но гордая вдова отказалась, даже не выслушав. Лучше всего в своей жизни она умела танцевать – обратно в театр ее взяли без промедления. А через некоторое время стала еще и преподавать.
Мадам Жири (теперь так звали Терезу) была уже ни капельки не похожа на прежнюю девочку, ровным счетом, как и ее единственный друг. Если Тереза после смерти супруга вся как-то потускнела и прибавила сразу несколько лет, обзавелась резкой продольной морщиной посредине гладкого лба, то Эрик к своим двадцати годам был ладным крепким мужчиной, и если бы не лицо, которого он с годами все больше и больше стыдился, то стал бы самым завидным женихом.
Однако в душе он оставался сущим ребенком. С лихвой познав все несовершенство и уродство этого мира, он был одержим мечтами и прожектами украсить, до неузнаваемости изменить этот мир. Ему хотелось строить, писать, рисовать, заменять краски с уныло темных, на радужные, ноты с минорных на мажорные, изобретать причудливые механизмы, коих мир еще не видел, но обязательно должен когда-нибудь познать. Ему ничего не стоило появиться на пороге у Терезы поздним вечером (поэтому в целях безопасности, Тереза запретила приходить к ней – объясняла, что у нее маленькая дочка, и Эрику пришлось снять соседнюю квартиру), лишь потому, что в голове у него созрела очередная невероятная идея, а он не в силах медлить, спешил ею поделиться, или показать новый только что законченный чертеж какой-нибудь диковинной вещи, в которых Тереза совершено ничего не понимала. Она лишь пожимала плечами и, краснея, признавалась, что совсем в этом не разбирается, а Эрик в ответ на такое безразличие начинал дуться. Он говорил, что был бы счастлив соорудить что-то похожее, что было рождено Кваренги или Воронихиным, испытывал слабость к Баху. Эрик мечтал поделиться своими наработками с каким-нибудь великим человеком, который по заслугам оценит важность и трудоемкость всех стараний. Но какое будущее может ждать такого как он, кому захочется связываться с таким уродом? Он даже, кажется, отсылал свои рисунки и стихи в журналы, чертежи в конструкторские бюро. Но ни на одно из писем так и не получил ответа. Несколько раз даже уезжал (куда и зачем – Терезе не говорил), а возвращался совершенно разбитым.
Иногда он казался Терезе ненормальным. Днем он, забывая обо всем, мог скрипеть пером, рисуя или записывая что-то, а вечерами оживал, становился будто другим человеком. В этом плане жить по соседству было очень даже кстати, потому что ее «подопечный» иной раз абсолютно забывал даже пообедать. Хотя, данная небрежность касалась только оболочки физической, во всем же остальном ее друг был чрезвычайно педантичным. Несвежей и плохой одежды не терпел, неухоженного вида не признавал. Тщательно сняв мерки, отсылал Терезу в хорошее ателье для пошива костюмов по последней моде. Исправно брился, хоть и сетовал на то, что созерцание своей физиономии в зеркале – сущая пытка. Одним словом, являл собой образец для подражания. Иногда Терезе даже становилось чудовищно жаль, что такой мужчина обрек себя на какое-то не совсем нормальное существование лишь потому, что природа не позволила ему родиться таким же, как все остальные.
А очень скоро к Терезе пришла новая беда: танцевать на сцене она перестала очень рано. Сказалась полученная еще в годы обучения травма ноги. И мадам Жири стала только преподавать, набирала классы, учила малюток, готовила их к сцене. И проявляла прекрасный педагогический талант, став одним из незаменимых балетмейстеров в Опере.
Иногда от скуки, когда Тереза вела уроки, Эрик незримой для обычного глаза тенью бродил по театру. В один из таких моментов, обозревая сцену с высоты колосников, случайно зацепился за какую-то веревку, едва не ухнул вниз, слава высшим силам, успел удержаться, однако веревка размоталась ослабла и задник в виде полотна с нарисованным на нем каким-то унылым средневековым замком, с грохотом рухнул вниз, на сцену. Едва не передавил всех, кто на ней находился.
Девочки балерины, схватившись за головы и завизжав, бросились врассыпную, как цыплята, в чей курятник прыгнула лисица. Некоторые, задрав головы, успели рассмотреть лишь какую-то мелькнувшую тень. Кто-то в панике крикнул, что это призрак! С того момента по Опере пошли слухи, что в театре появился дух, и если дал о себе знать, значит чрезвычайно недоволен происходящим. Времена для Оперы и, правда, были отнюдь не радужные.
- Что еще за ерунду говорят теперь в театре? – Поинтересовался Эрик, заметив странное.
Тереза только развела руками.
- Есть поверье, что в каждом театре обитают его хранители. Духи, если желаешь, призраки, покровители муз. Они помогают артистам оживлять мертвые образы, охраняют сцену. Когда их детищу становится плохо, а люди неудовлетворительно исполняют свои обязанности, духи приходят в ярость. И одному богу известно до чего это может дойти.
Эрик возмущенно выпятил губу:
- Чушь!
- Да. Но такова легенда. Я лишь пересказала ее. Я слышала эту сказку, когда была еще девочкой и только пришла в театр.
Страх от незапланированной шутки Эрику понравился. Понравилась интонация и трепет в голосе, благоговейный ужас. Родилась новая идея. И он стал думать, как бы ее воплотить в жизнь. Это был прекрасный шанс стать не только властелином маленького мирка – театра, и всех, кто находится в нем, но и пощипать на предмет денежных средств, карманы директора. Только вот без терезиной помощи было не обойтись. Но чудесная Тереза, умница, согласится и все сделает как надо, в этом даже можно не сомневаться!
А Тереза Жири, как назло стала уделять ему все меньше и меньше внимания. Выяснилось, что она прижила еще одного ребенка. Да не так как принято, а с какой-то стати взяла на попечение одну сиротку. Узнав это, Эрик недобро осклабился:
- Играешь роль святой? Может быть, ты собралась приютить и обласкать всех сирот? Так я тоже сирота. Ты не забыла?
- О тебе я никогда не забываю, Эрик, – и сокрушенно вздохнула. - Разве я давала тебе повод усомниться в этом? Ты словно призрак, ходишь за мною по пятам, и у тебя нет причин обвинять меня в том, что я уделяю тебе мало внимания. Я просто хочу помочь. У девочки никого не осталось. Я вдова, у меня вряд ли еще будут дети, что плохого в том, что господь послал мне еще одну дочь?
- Ты не так стара, и можешь еще выйти замуж, родить детей. На тебе же нет проклятья, как на других, которое мешало бы этому. – Последнюю фразу он сказал с явным злорадством.
- Не думаю, что это возможно. – Сухо отрезала она.
- Неужели твоя верность Леонарду столь сильна?
Тереза пожала плечами, мысленно представив себе всю свою недолгую прошлую жизнь.
- Кто знает, но может быть, дело вовсе не в этом, – заметила она, и будто специально сразу же загремела чашками. – Я привыкла к роли няньки. Это особый путь, он не предполагает ничего другого. У меня ведь уже есть дети.
Он встал у нее за спиной, наблюдая за ее рассеянными движениями рук.
- Я бы был рад твоей помощи, Тереза. Ты никогда не думала, что сказки становятся явью? – И рассказал все, что было у него на уме.
Терезе очередная задумка Эрика пришлась не по нраву. Сдвинув брови к переносице, она медлила с ответом.
- Но это же глупо. И очень опасно!
- Мне опасаться нечего. Кроме того, видимо, настоящие духи этого театра и не думают оберегать его. Это не театр, это цирк! Здесь хоть кто-то что-то понимает в музыке, втеатре? А такими темпами ты очень скоро останешься без работы. Потому что просто некого будет учить. А мне надоело довольствоваться малым. К тому же, никто не пострадает, а я смогу помочь. Мне будет чем заняться. Ты что же, не уверена в моих силах? Видишь, они поверили. Это главное.
Тереза нахмурилась пуще прежнего. Видимо, не поверила в филантропический настрой собеседника.
- Так ты согласна мне помогать?
- Твое предложение совсем не вяжется со словом «помогать».
Тогда настойчивый собеседник взял с другого края.
- Подозреваю, с появлением этой девочки, как ты сказала, второй дочери, твои траты и нужды возрастут.
- Значит, у меня нет выбора, Эрик.
- Только не говори мне, что ты не заинтересована в данном предложении. Ведь в этом случае ты и твои девочки не будете знать нужды. Ты же хочешь, чтобы они и ты сама получали все необходимое.
- Эти деньги куда больше нужны тебе, а не мне. Но я однажды дала тебе обещание – помогать во всем. И я сдержу его. Не сомневайся!
- Мне нравится, что мы понимаем друг друга с полуслова.
Так в величественной Опере появился свой Призрак. Совсем не бесплотный дух, а живой человек из плоти и крови. Но это была тайна только двоих.
Эрик даже не предполагал, что эта игра будет чрезвычайно интересной. Оказывается, управлять страхом было очень просто. И директор, на что уж не круглый идиот, поверил. И даже без колебаний согласился на условия «загадочного привидения» - дал честное слово, что будет исправно платить гонорар (интересно, не пришло ли ему в голову, зачем призраку деньги?). С призраками, как известно, шутки плохи, и все-таки, осторожность была не лишней.
Про бедную сиротку, что на попечении у Терезы Жири Эрик знал не много. Да и желания не имел. Мог отличить ее лицо от остальных лишь по той простой причине, что часто видел ее рядом с Терезой. Ребенок, как ребенок. Разве что сиротская ноша проступала явственнее всего остального. Затравленный испуганный взгляд, белокожее личико, уголки губок опущены книзу. Оно и понятно. Сам знал, каково это. Это чувство со скребущей болью не отступало от сердца никогда. Когда в парках он видел, как румяные, весело хохочущие, кукольно одетые малыши гуляют со своими боннами, становилось приторно горько.
Малышку звали Кристиной. И была она полной противоположностью Маргарет – терезиной дочки. Мэг, та была в отца, непоседа с живым бойким характером (оттаскала однажды – в шестилетнем возрасте – за космы обидчицу, что налила ей клея в пуанты, Терезе была сущая мука, а не дочь), и с самого детства напоминала круглолицего упитанного амура с полотен Альбани.
Кристина же была другая, замкнутая необщительная девочка, немного экзальтированная. Твердила все про каких-то ангелов, в которых Эрик отродясь не верил. Мать всегда говорила, что ни ангелов, ни Бога не существует. Иначе, как объяснить, что на свете этом людям ниспосылается столько мук и тягот? Разве может любящий и заботливый отец, коим он по объяснениям является, так угнетать своих детей?
Эрик никогда об этом не задумывался, а сейчас был полностью согласен со словами матери. Никакого Бога нет, и ангелов тоже нет, и даже дьявола нет. Все, что существует на этом свете, это гармония и хаос – второго куда больше, первое же даруется не каждому. Из всего следовало - Кристина верила в пустоту, в обман. Но коли верит, зачем ее разубеждать. Придет момент, и она сама все поймет. Узнает, на какую недосягаемую высоту заведена своей доверчивостью, правда, неминуемо ударится о жесткую землю. Но этого уже никому не избежать.
Ее появление в жизни Терезы больше раздражало Эрика, нежели радовало. Она так настойчиво заботилась о ребенке, что ему иногда казалось, что еще молодой и здоровой Терезе и впрямь разумнее было бы снова выйти замуж, родить детей. Не дело это – похоронить себя в ее годы, став наседкой среди глупеньких птенцов.
Пока была совсем крошкой, Кристина к Терезе тянулась беспрестанно. Мадам Жири уделяла куда меньше внимания подрастающей Маргарет, потому что Мэг не настолько была привязана к матери. И как-то совсем перестала уделять должное внимание своему основному воспитаннику и другу, с которым повязала их однажды судьба. Получалось, что малютка только мешала.
Отвлечь внимание Терезы от Кристины возможности не предоставлялось. Значит, можно было попытаться отвлечь Кристину. Раз уж вышло без труда оживить одну сказку, то почему бы не явить Кристине ее Ангела? Правда, здесь нужно было быть предельно осторожным, душа детей – материя особенная, хрупкая, нельзя пугать ребенка. Значит, лица своего Ангел показывать не будет.
Однажды на пороге комнаты мадам Жири появилась худенькая фигурка девушки. Прежде чем войти, стучала долго, пока не открыли. Пока Тереза вытолкала (в прямом смысле) за секретную дверь (она же зеркало) своего тайного гостя, пока спрятала вторую чашку, пока прибралась. Ей богу, смешно и глупо, как неверная супруга, а за дверью муж-рогоносец.
Кристина вошла в комнату по привычке выбрасывая носок вперед, делая упор на всю стопу. Тяжелые темные кудри покрывали ее плечи, обрамляли острое личико, тоненькая голубая ленточка, собирающая волосы сзади расплелась и запуталась в волосах.
- Мадам Тереза, - произнесла девочка, и прислонилась спиной к косяку, на секунду закрыла глаза. – Я слышала Ангела!
- Что? – Повысила голос мадам Жири и тотчас же сама устыдилась своего чрезмерного беспокойства. – Кого ты слышала?
- Я слышала Ангела, мадам Тереза! – Повторила Кристина, глядя на мадам Жири умоляющими глазами: - Только заклинаю, никому не рассказывайте! – Девочка сорвалась с места, и кинулась к женщине, схватила ее за обе руки, прижала их к груди, в которой возбужденно билось сердце. – Это он! Я знаю! Он! Его голос, его слова, он! Сомнений нет! Но это секрет. Мой секрет!
Тереза испуганно смотрела в огромные почти черные от расширенных зрачков, глаза девочки. Та, будто загипнотизированная, повторяла лишь одно слово «Ангел», и едва держалась на ногах.
- Ну полно! – Властно остановила ее мадам Жири. – Присядь, дитя, ты бледная, на тебе нет лица. Садись. – Она подвела девочку к креслу. – Садись, Кристина, и расскажи все по порядку. – А сама украдкой покосилась на зеркало, осуждающе покачала головой. Подумала: надо бы задать непослушному мальчишке хорошую трепку. С такой чрезвычайной тягой к мистификациям недолго и до беды! Трепку задаст обязательно, но вот как теперь быть с Кристиной?
Подлила в чашку горячего чая, протянула девочке. Кристина молча вертела в руках чашку, и кажется, мысли ее были очень далеко от этого места, текли медленно и вязко, как смола.
- Что-то мне подсказывает, мадам Тереза, - продолжила Кристина с горячностью, и сделала глоток душистого чая, - матушка, что я его еще услышу!
- Видишь ли, моя милая Кристина, я понимаю твое волнение. Но, уверена ли ты?
- Вы мне не верите? - вздохнув, грустно сказала Кристина. – Думаете, мне показалось? О нет, я отчетливо слышала его голос. Такой голос невозможно забыть или спутать. Он назвался. Это был Ангел. Он упомянул отца. Помните, я много раз, сидя здесь, на этом месте, рассказывала вам про папу и про Ангела. Никто кроме Ангела и папы этого не мог знать! Ведь я все это время ждала его. Я верила!
- Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, только, прошу тебя, не будь легкомысленной. – Предостерегающе сказала Тереза, и покачала направленным вверх указательным пальцем.

Получается, бедняжка и правда, поверила. Разговаривать с Ангелом она приходила в ту самую часовню. Самое удобное место. Там почти всегда безлюдно, хорошая акустика, а за стеной часовни ход, о котором почти никто не знает. Стены не такие уж и толстые и все очень даже слышно.
Кристине Ангел, а Эрику весьма недурственная игра в моменты скуки. Месмеризированная Кристина целиком и полностью доверяла звучному бархатному голосу. К тому же, девочка оказалась очень смышленой, твердила о музыке, испытывала тягу к знаниям. Одно удовольствие было выступать в роли ее Ангела-хранителя, а потом учителя. Если бы она оказалась глупой дурнушкой, он наверняка бы очень быстро кончил этот фарс. А тут получалось все наоборот, чем больше проходило времени, тем сильнее не хотелось оставлять бедную сироту одну. Его сама жизнь не баловала, но кто знает, как сложилась бы судьба, не встреть он Терезу. Так почему бы не помочь и Кристине?
Все повернулось неожиданным образом в момент, когда маленькая девочка вдруг стала повзрослевшей небывалой красавицей. Тогда-то и прошла через всю жизнь та роковая черта, тогда-то Призрак оперы и лишился сна, а невинная шутка, игра переросла в нечто куда более серьезное, определившее судьбу.
Теперь странную власть над сознанием возымела Кристина, а не наоборот. Он все вспоминал черты ее лица – большие карие глаза, слегка оттопыренные ушки и кудрявую головку. Он мог часами рисовать ее портреты. Кристина была чрезвычайно мила, казалась самой чудесной, самой красивой. Она вдруг стала олицетворением того, о чем он раньше и помыслить не мог в самых смелых своих мечтаниях. Стала вызывать непознанные до сего момента чувства. Чувства, которые он раньше запрещал себе или не мог испытать. Но теперь все запреты не значили ровным счетом ничего – он больше не мог себе воспрещать. Не получалось! Что все это значило – Эрик не знал. И от того делалось еще страшнее.
Если раньше он приходил к ней в часовню лишь для того, чтобы в очередной раз потешить себя мыслью о всемогуществе, развеять скуку, играя с глупенькой девочкой, то теперь было невозможно помыслить жизни без этих встреч. Казалось «Ангел» стал смыслом жизни не для Кристины, а уже для него самого. И если Дьявола и Бога не было, то выходило, что кто-то другой всемогущий отплатил ему самым безобразнейшим образом, наказав опрометчивый поступок.
Он слышал ее голос, ее рыдания, когда она говорила об отце, он плотнее приникал к стене, словно желая почувствовать Кристину, ее тепло, срывающееся дыхание. Он проклинал этот толстый непроницаемый барьер за то, что он разделяет его и эту маленькую хрупкую девочку. В груди тут же вспыхивала порочная стыдливая страсть. Или похоть? Ведь она всего лишь заблудшее отчаявшееся существо, совсем такое же, как он сам. Именно поэтому он здесь, он говорит с ней. Так почему же последнее время, когда он слышит ее голос, он забывает об этом?
После каждой встречи с ней он стал возвращаться в свой дом на едва гнущихся ногах. В душе маленькой Кристины было заключено что-то такое, чего не было ни в одной девушке, ни в одной женщине, окружающих его. Он чувствовал это, даже не приближаясь к ней, не дотрагиваясь до нее. Ей стоило появиться где-то неподалеку, пусть даже через толстую холодную стену - его сердце само начинало с замиранием восклицать ее имя.
Может, это было лишь потому, что его душа и душа этой девочки были объяты страхом, холодом и одиночеством? А родственные души, как говорят, чувствуют друг друга, притягиваясь. Возможно и так.
Несколько раз к нему приходила мысль – разрушить эти барьеры, и выйти к ней, показавшись ей на глаза. Играть в Ангела теперь было достаточно глупо и опасно. Он мог появиться перед ней, разве что-то бы изменилось? Если она разговаривает с ним-Ангелом, что может мешать их беседам, если они выйдут за пределы двух помещений, разделенных стеной? Он представил, что он мог бы, наконец, дотронуться до нее. Просто дотронуться. По-отцовски приласкать. Скорее всего, именно эти чувства и берут над ним верх.
Пару раз он уже был готов открыться перед Кристиной. Но в последнюю секунду какой-то резкий толчок изнутри останавливал его.
Однажды вернувшись к себе после очередной встречи (глупое название, но, тем не менее «встречи»), скинул плащ и редингот, прошелся по своему жилищу и остановился у зеркала. Какое-то время он стоял к нему спиной, размышляя. Образ Кристины Даэ не выходил у нее из головы. Миндалевидные глаза, пушистые ресницы, тоненькая фигурка, ее красивые изящные, словно созданные для клавиш пальчики, пухлые с коралловым отблеском губы. Она в том возрасте, когда девочки начинают грезить о любви, приключениях, прекрасных принцах, в которых мечтают влюбиться, мужчины начинают интересовать их куда больше, чем занятия и уроки. Должно быть, Кристина не исключение. Интересно, что у нее в головке, какие мысли одолевают ее теперь?
Когда резко повернулся к зеркалу, вдруг ужаснулся. Настолько, что мышцы его напряглись, а зубы заскрипели. Ужас его был столь сильным и необычным, как никогда до этого.
Он показался себе ужаснее в тысячи раз, чем раньше. Чудовище. И как он раньше этого не замечал?
Он вдруг испытал ненависть к тому, что смотрело на него из зеркала, свое отражение заставило содрогнуться. Маленькая красивая девушка, Кристина, она ангел, в которого он никогда не верил, она идеальна. И – он! Отвратительный урод. Она слишком хороша для него. Взрослый мужчина, а справиться с соблазном не может!
Никогда за все годы он еще не задумывался об этом. Он отрицал правду и не позволял себе думать. Жил. И лишь только сейчас понял, представив вместе со своим отражением в зеркале, отражение Кристины, такое совершенное, наполненное красотой и светящееся юностью.
Как только можно было об этом подумать? Не заслуживаете вы, господин Эрик, чтобы вас любили. Так-то. Потому и не любят. А Кристина не заслуживает такой пытки.
Всю ночь не спал. Думал. Первое, что пришло в голову – сбежать. Уехать куда-нибудь далеко. В Монте-Карло или Бад-Хомбург. Там, где ничто не будет напоминать ему о ней. Но потом остановил себя – это не выход! Не забудет он ее. Не выйдет Кристина у него из головы. Будет страдать, мучиться, так и умрет с этим чувством. Да и куда уедешь с таким лицом? А если снова найдется балаган, который усмотрит в столь необычном господине своего прямого участника? Нет, лучше умереть! А без Кристины и так ведь смерть. Значит, бежать не выход. Остаться, и еще пуще страдать? Изнемогать от проклятой страсти? Можно попытаться убедить себя, что все это выдумка, он сам вызвал в себе эти чувства, так что мешает их же и заглушить? Но настырное сердце, что стучало гулко, подсказывало, что вовсе не выдумка, правда.
Выходило только одно – бороться. А как, это вы, господин Призрак, несомненно, придумаете!
Утром же он попросил Терезу послать кого-нибудь в самое лучшее и дорогое ателье – заказать маску. Наподобие той, что делают на маскарад. Но даже не одну, лучше несколько. И без всякой фанаберии. Разной формы – одну, чтобы закрывала верх лица, вторую, только половину (правую, что была не такой, как ее симметричная часть).
- Зачем? – Искренне удивилась мадам Жири.
Но ответа не получила. Эрик вообще тогда был с ней довольно сух, будто всем своим существом давал понять, что делиться теперь с ней тем, что у него на сердце больше не намерен.
Именно тогда и родилась мысль – нечего Кристине делать среди танцовщиц, с ее голосом ей непременно надо петь. Первые партии. Тем более, девочка много раз говорила, что танцы не столь занятное для нее дело, куда милее ей петь, в музыке заключена ее жизнь. Теперь он даже знал, как это сделать. Правда, это требовало постоянного незримого нахождения рядом с ней. С квартиры пришлось съехать и окончательно перебраться в театр. Благо это место хранило в себе множество тайн и секретов. Что с того, если стены Оперы навеки утаят в себе еще один секрет – секрет Призрака Эрика? Заказал в антикварных магазинах ничем не уступающую театральным декорациям, обстановку. Обставил все самым уютным образом, приобрел антураж, свечи, статуи, даже не упустил из виду маленький декоративный фонтанчик в виде восседающего на камне ангелочка (какая злая шутка!), который держал в руке рыбу, изо рта которой струилась вода.
Страшные темные подземелья начинали напоминать обстановку для театрализованного представления. Еще бы! Рано или поздно спектакль должен был состояться. Не там, наверху, не на главной сцене Великой Оперы, а здесь, в месте, что скрыто от солнечных лучшей, в чреве театра, который дал жизнь и надежду существу, для коего однажды эти стены уже стали укрытием.
И, наверняка, все остальное задуманное тоже увенчалось бы успехом, не появись в самый неподходящий момент дурацкий мальчишка, оказавшийся впоследствии другом детства Кристины. Не передать словами, что испытал Эрик, узнав эту малоприятную новость.
Это было начало беды.

Был волнительный долгожданный день. Стараниями Призрака, Кристина получила право исполнять главную партию в идущей на подмостках театра опере. Призрак, как сущее дитя ликовал и радовался успеху своей маленькой воспитанницы. Сегодня в принадлежащей ей по праву самой большой гримерной комнате Кристину Даэ ждал маленький подарок от ее «Ангела» - темно-алая роза, перевязанная черной ленточкой.
Мысль о розе пришла ему случайно. В одну из ночей, мучаясь треклятой бессонницей, все думая о своей мучительнице, он явственно представил себе картину – она, словно, нераскрывшийся бутон розы, чьи шипы ранят его душу, а он вопреки всему готов все плотнее и плотнее приникать к ней, лишь бы быть рядом. Роза – это была Кристина (до чрезвычайности соблазнительная, красивая, и вместе с тем, недоступная), черная ленточка – как траур по своей возможной счастливой жизни и любви, она характеризовала воссоединение красавицы и его израненной и измученной терзаниями темной души. Можно было поспорить, что ни Кристина, ни мадам Жири (которая, конечно же знала, кто преподносит ее воспитаннице цветы, и надо сказать, совсем не одобряла это), не догадывались об истинном смысле, что был вложен Учителем. Для Кристины это стало больше, чем знаком внимания, это было одобрением, благословением, она трепетно хранила все полученные розы. Засушивала, целовала, говорила с ними, благодарила отца и Ангела.

Получила она это «благословение», перевязанное черной ленточкой и в вечер, после своего первого выступления. На глазах растроганной девушки навернулись слезы. Эрик и сам, наблюдая за ней через большое зеркало (пребывая с обратной его стороны), утирал черной перчаткой из лайки увлажнившиеся глаза. Сегодня должно было произойти что-то особенное!
И произошло.
В дверях появился весьма напористый нахального вида юнец с щенячьими глазами. Он был лет двадцати, двадцати двух. Холеный и видный, но не настолько – костюм, несомненно, дорогой и сшитый по последней моде (сразу отметил Эрик), сидел на нем не слишком хорошо, сюртук подвисал мешком, а брюки собирались гармошкой.
Это был тот самый виконт, о котором однажды Кристина имела неосторожность рассказать Маргарет. Кристина призналась, что он ее друг детства. Ах, господин модник- неудачник, так вы еще и имели счастье знать Кристину совсем малышкой! Что же, это не иначе Господь вас баловал. В прошлом. А что позабыли в этих краях нынче? И ведь нет бы, отправиться восвояси, так он, оказывается, наладил контакты с новыми директорами, вставшими на место старого (чьи нервы не вынесли театральной суеты), и являлся теперь меценатом оперного театра. Какая каверза судьбы!
Ах, видимо, давно не выдергивали вам перья, юный меценат! А надо бы, не хаживали тогда эдаким петухом.
Кристина сразу же узнала его, и теперь, вероятно, вспомнил ее и виконт. Пришел с огромным букетом омерзительно желтых (выглядело пошло) роз, совсем еще по детски улыбнулся, прищурив синие глаза.
Смотрелся глупо и смешно. Но Кристина этого, кажется, не замечала. Воскликнула слегка севшим голосом: «Рауль! Господи, как я рада тебя видеть! Мы столько лет не виделись. Это чудо!».
Понятно, петуха звали Раулем.
В общем, дальше началось тошнотворное безобразие, которое наблюдать по другую сторону стекла почти не предоставлялось возможным – виконт встал на одно колено, протянул Кристине букет, сфамильярничал и называл ее «крошка». Эрик от такой бесцеремонности то и дело морщил нос, стоять на месте было невозможно, мурашки бегали по телу, кусал губы, сжимал руки в кулаки.
А голубочки, новоявленные «Ромео и Джульетта» ворковали и совершенно ничего не подозревали.
Когда Рауль посмел пригласить Кристину на ужин, здесь Призрак и вовсе потерял рассудок. Решил окончательно и бесповоротно – давно подготовленный и задуманный план ему никто не сорвет даже этот щенок!
Но Кристина, умница, сделала все как нельзя кстати – выставила (хоть и очень деликатно) наглеца за порог, говорила, что это нельзя, ехать на ужин она не может, ну и, в конце концов, кажется все-таки сдавшись, попросила обождать за дверью, чтобы она имела возможность переодеться.
Когда меценат захлопнул за собой дверь, пришло время действовать. Кристина так и не успела приступить к смене туалета, потому что рама огромного, висевшего на стене зеркала вдруг глухо скрипнула, потом щелкнула, а затем слегка отъехала в сторону. Девушка так и замерла на месте, лишившись дара речи. Но и тут сделала все, как надо – не закричала, не кинулась прочь. Что она увидела в открывшемся проеме, могло и впрямь вызвать приступ страха, тем более у впечатлительной юной девы. Но Кристина оказалась храброй, она будто все это время ожидала Ангела, ждала явления учителя, и поэтому ничуть не испугалась представшей перед ее глазами высокой фигуры в черном. Когда Ангел позвал ее за собой, она смело сделала шаг вперед, потом еще один, и еще, да видно за дверью были слышны едва уловимые шорохи, и вездесущий виконт стал этому свидетелем. Если ворвется сейчас – все пропало! Но ворваться не успел, Кристина была уже за зеркальным порогом, а это значило, что план удался. Кристину ждало путешествие в святая святых, она должна была стать зрителем действия, где ей была отведена главная роль. Кристина шла очень осторожно, крепко держась за своего учителя, вопросов не задавала, лишь сосредоточено сопела.
Сам Эрик сопел не менее сосредоточено. Он про себя считал шаги. Считал их машинально, лишь потому, что не знал, чем себя занять всю дорогу – нужно было отвлечь себя от других мыслей. Призрак самым аккуратнейшим образом держал за руку Кристину, и ему казалось, что кожа у нее такая горячая, что вот-вот начнет плавиться перчатка. Держать ее голой рукой было непозволительно, что это за Ангел, у которого обычные человеческие руки, да еще и влажные (от волнения)? А перчатка гладкая, и наощупь человеческой сути не выдаст.
Все, что смущало Кристину, так это неестественно белая часть лица «Ангела». Но она не подавала виду, сейчас это было не важно. Ведь никому не ведомо, какие они на самом деле – ангелы. А ей еще только предстояло это узнать.
Когда они спустились вниз, где Призрак обустроил свое мнимое жилище, девушка от неожиданности ахнула. Настолько ее поразил антураж. Наверное, думала, что Ангел вознесет ее к самым небесам, а он спустил ее в свой ад.
Кристина сегодня должна была узнать всю правду о своем Ангеле. Пришло время поведать ей о том, что он на самом деле совсем не небесный посланец отца, а обычный человек. А когда она узнает эту тайну, можно будет раскрыть и вторую – самую страшную, тайну своих чувств. Но прежде чем открыться своей Кристине, Эрик решил показать ей, что и самое жуткое место, самое сырое, холодное, сокрытое от солнечный лучей может быть вовсе не пугающим, а очень даже красивым. Нужно просто приложить немного усилий, чтобы рассмотреть всю его прелесть, обставить должным образом, заслонить уродство прекрасным. И все сразу же изменит свои краски.
Но видимо, впечатления были так сильны, что девушка не выдержала, и в самый напряженный момент лишилась чувств. Эрик едва успел подхватить обмякшее тельце сомлевшей возлюбленной на руки. Понес к кровати. Уложил. Кристина едва дышала, была бледна. Сказалось нервное истощение перед выступлением. Бедняжка наверняка сильно волновалась и ничего не ела. Подложил ей под голову подушку, замер на несколько секунд, нависнув над девушкой черной тенью – не придет ли в себя. Не пришла. Присел на край кровати. Смотрел на умиротворенное, сияющее красотой личико. Грудь девушки, поддерживаемая лифом, то вздымалась, то опускалась. Пришла в голову мысль – надо бы ослабить корсет. Но разум сразу же приказал об этом не думать.
Очень деликатно, стараясь не смотреть на лицо и грудь Кристины, расправил складки на ее юбке, рассмотрел виднеющийся носочек туфельки. Ну туфельку-то уж можно снять. Так он и сделал – осторожно приподнял ее за пятку (оказалось, что у Кристины невероятно тоненькие лодыжки) потянул за каблучок, и туфелька оголила затянутую с чулок ступню. Нет, у нее ножки истинной балерины, можно побиться об заклад, эта девушка могла бы быть с равным успехом, как новой примадонной театра, так и великолепной балериной. Рука сама скользнула вверх, зашуршала ткань юбки, затем робко последовала вниз, а вместе с ней и чулок, податливо оголяя стройную девичью ножку. И, похоже, это было самое завораживающее зрелище, которое он когда-либо видел, будучи не в силах оторвать взгляда.
В общем-то, вид оголенных женских ног не был такой уж небывальщиной, особенно в театре. Если у приличных дам считается зазорным оголить лодыжку, то балерины совершенно бессовестно сверкали крепкими ляжками. Не сказать, что Эрику это сильно нравилось и вызывало сильные чувства, но смотреть-то никто не запрещал. А вот Кристина рождала чувства совсем иного характера, такие, от которых во всем теле становится горячо и начинает сладко ныть в груди, опускаясь все ниже и ниже. И вместе с тем делалось страшно. Она была слишком ангельски-невинна. Как китайская фарфоровая ваза, которой страшно коснуться, боясь разбить.
Он отдернул руку и воспретил себе думать о последующем. Это было нельзя. Совсем нельзя! Встал и поспешил подальше от «греховного яблока», беззащитно расположившегося на кровати. Остаток времени провел в дальнем, плохо освещенном углу помещения, перебирая ноты, раздумывая над собственной оперой, которую решил писать специально для Кристины.
Только невинный ангел все равно оказался наполовину дьяволом. Очнувшись, Кристина немного побродила по уставленному диковинными вещами подвалу, без труда отыскала силуэт учителя, и, подойдя к нему со спины, положила руки на плечи.
И именно в этот момент она совершила самое не предполагаемое предательство - сдернула с своего учителя маску, когда он меньше всего ждал. Пребывая в блаженной истоме, Эрик и думать забыл и о своем лице, и о маске, а хитроумная Пандора подними ручку, да и изобличи его, явив своим глазам истинный лик. Эрик очнулся быстро, сделал первое, что смог – первыми отреагировали руки, не разум. Со всей силы оттолкнули от себя предательницу. И только после этого пришел ужас - а что если видела? Догадаться было невозможно. Кристина сидела на полу, заливаясь слезами. В таком состоянии Призрак и доставил обратно похищенную новоявленную диву. Хотелось остаться одному, переждать страх, стиснув зубы.
По-хорошему надо было бы все же поговорить с Кристиной, но решимости уже не было. Еще некстати вспомнился виконт со своим гладким лицом и сияющими беззаботной дурью глазами.
И ведь все шло к благополучному разрешению, не появись этот сопляк. Виконт поднял такой шум, что Кристину принялись искать всем театром. Держать Кристину здесь вечно было невозможно. Нужно было возвращать ее наверх. За что она над ним так посмеялась? Разве он заслужил? Хотя нет, сам виноват. Хотел ведь перед ней раскрыться, не таясь, не страшась, а не смог, вот она и сделала это за него. Только к добру, видно, не привело.
Несколько дней безвылазно сидел у себя на квартире, как побитая собака. А первую ночь так и вовсе, как девчонка, самым стыдным образом прорыдал. Сидел за большим столом, рисовал на листе бумаги ноты, что-то записывал, потом сминал бумагу, бросал на пол. Так продолжалось несколько дней, пока однажды вечером в дверях (без стука) не появился знакомый силуэт. Знакомый силуэт принадлежал Терезе Жири. И судя по всему, пребывал в крайней степени раздражения, воинственно упирая руки в бока.
Сам Эрик, чтобы усмирить странные чувства, сидел с карандашом в руках. Когда начинал рисовать, сам толком не знал – кто – мужчина ли, женщина. Но спустя некоторое время стало уже ясно, что особа женского пола. Посидел еще немного. Посторонние мысли стали стихать, ушли на задний план. Это было хорошо. Когда закончил, поднял листок и взглянул оценивающе. На него смотрели знакомые большие глаза. С бумаги пристальным взором на него взирала Кристина. Он бережно положил листок обратно. Посидел несколько секунд, сложив руки на коленях. Потом снова взял в руки карандаш, и уверенным движением дорисовал падающий на лоб, завитый спиралью локон. Так было чувственнее. Вот теперь он остался доволен.
Эрик, увидев Терезу, и рта не успел открыть. Дивясь такому бесцеремонному поведению, как женщина в два шага оказалась рядом с его столом и вскинула руку.
Хлопок по столешнице был так силен, что покачнулась пузатая чернильница, завалилась на бок, темно-синей лужей накрыла рисунок, который он так любовно и старательно выводил, мелкие брызги полетели на белую рубашку, обдав ее россыпью синих точек. Это и вовсе лишило Призрака оперы самообладания.
- Ты что, с ума сошла? – Порывисто встав из-за стола, повысил он голос.
- Нет, единственный сумасшедший здесь, это ты.
- Что?
- Как ты мог? – Не удостоив его ответом на заданный вопрос, изрекла Тереза. - Я ведь предупреждала тебя. Я просила – делай что угодно, не приближайся к ней и к Мэг. По-моему, совсем незначительная плата в ответ на все, что я делала для тебя. Это отвратительно, Эрик!
- Что именно? – Скучающе спросил Призрак. - Ты можешь объяснить?
- Только не надо делать вид, что не понимаешь, о чем идет речь. Эта игра выглядит глупо и неправдоподобно. Кристина. Она всего лишь ребенок! Невинное дитя. Я позволила тебе играть с ней в эту мерзкую игру лишь потому, что надеялась, что ты одумаешься. А что сделал ты? Если ты еще когда-нибудь подойдешь к ней, если ты когда-нибудь посмеешь причинить ей вред, знай, я убью тебя своими собственными руками! Неважно как, но я это сделаю. И не пожалею о содеянном.
- Вероятно, накинешь мне на шею удавку. Ты же видела, как это делается, дорогая Тереза.
- Больше никаких игр в Ангела музыки, Эрик. Кристины не существует. Для тебя. Иначе история о призраке оперы обернется вовсе не в твою пользу.
- Только не надо мне угрожать, Тереза. И не повышай на меня голос. Не забывай, что я ни одна из твоих глупых балерин, которые боятся твоего гнева. Я – нет.
- Я предупредила тебя. Если я узнаю, что ты причинил ей вред, что ты сломал ей жизнь… что в то время, когда мадмуазель Даэ отсутствовала, произошло то, о чем я говорю…
- Кристина как и прежде цела и невредима. Если не веришь мне, можешь это проверить. – Процедил он сквозь зубы, яростно стряхивая с рубашки синие точки. Но от этого белая ткань становилась еще больше неопрятной. Эрик в голос выругался. – Ты же у нас из той породы, что суют свой нос во все прорехи, где таких не ждут.
- У нее есть жених. – Вздохнула Тереза. – Если бы кто-то узнал, где она была, ее репутации добропорядочной девушки был бы положен конец. Неужели тебе все равно?
- К чертовой теще жениха! Если ты не веришь мне, спроси у нее сама, Тереза. А я устал от этой нелицеприятной беседы.
- Я не могу. Она не отвечает. С тех пор, как она вернулась обратно, после того, как ты отпустил ее, она лишь плачет, и ничего не желает говорить о том, что здесь произошло. Я задавала ей сотни самых разных вопросов, намекала, подводила к главному. Но она молчит. Она плачет.
- И поэтому ты решила… - Он откашлялся, вероятно, подбирая следующую фразу, – спросить непосредственно у меня. Я тебе уже ответил.
- Меня пугает твой настрой, Эрик. – Уже понизив голос до вкрадчивого, сказала Тереза. - Две недели назад Жанна Ландри сломала ногу. Она упала с лестницы.
- Правда? Какая жалость. – Расстегивая первые две пуговицы вконец испорченной рубашки, ответил хозяин квартиры.
Тереза не без укора посмотрела на него и продолжила:
- И представь себе, за день до этого Мэг видела, как мадмуазель Ландри толкнула Кристину, когда девочки спускались к завтраку.
- А если бы она упала? – Вскричал Эрик. - А если бы сломала себе шею?
- Ты переходишь все рамки. – Сухим тоном прошептала мадам Жири. - Так нельзя. Вот что, Эрик, делай что угодно, но знай, я больше не намерена тебе помогать! Я не потребую от тебя никаких денег. Они мне не нужны. Ты всегда покупал мое молчание. Это было унизительно. Но я терпела. Сейчас мое терпение закончилось. Все, что нас связывало, разрушено.
- Извини Тереза, но мне нужно переодеться.


***

После этого Призрак будто исчез из театра. Или затаился? Соседняя с Терезой квартира опустела. Мадам Жири начала терзаться тяжелым беспокойством неоднократно раскаявшись за свою резкость.
Кристина сначала рыдала, не могла внятно объяснить, что стало причиной ее слез, ни Мэг – ее подруга, ни мадам Жири так и не добились от нее ответа. Нового мецената оперы – виконта де Шаньи к себе сначала тоже не допускала. И лишь с третьей или четвертой попытки, когда поняла, что настойчивость Рауля сильнее ее упрямства, пришлось сдаться.
Когда слезы девушки высохли и она, кажется, пришла в себя, Тереза несколько раз очень осторожно интересовалась, не приходил ли к Кристине Ангел? Та совершенно искренне отвечала, что после того момента, когда она видела его так же близко, как сейчас свою названную матушку, он больше не появлялся и не давал о себе знать. Ни голоса, ни роз, ни заботы. И тот час же начинала плакать.
Встревожились даже директора.
- Мадам Жири, - не единожды заводили они разговор с главным балетмейстером оперы, - скажите, вам больше не попадались на глаза никакие письма или знаки от нашего оперного призрака?
- Нет, господа директора, - голосом, исполненным спокойствия, отвечала Тереза.
Те переглядывались, качали головами, мол, как странно, куда же делось наше общее приведение? Не к добру это.
А приведение совершенно не спешило объявляться, будто назло, будто желая подразнить всех интересующихся.
И лишь Жозеф Буке – рабочий сцены, человек с малоприятной наружности (свалянные, висящие как пакля волосы, лицо в фиолетовых прожилках, маленькие покрасневшие глазки и сизый нос), говорил, что призрак никуда не подевался, он здесь, нужно только уметь его увидеть. Чертов призрак, как и все прислужники дьявола, хитер, но Буке ему не провести. Каждую ночь темная тень отделяется от стены, и утробно воя, летает по коридорам.
Буке интересовался историей Призрака оперы не меньше остальных. Несколько раз был готов поклясться, что видел жуткую физиономию фантома близко-близко – сухую, безносую, с ввалившимися глазницами, сморщенной желтой кожей, редкими седыми волосами. Она смотрела на него черными пустыми дырками, клацала челюстями и издавала омерзительные потусторонние звуки, от которых обычный человек уже давным-давно оказался бы в скорбном доме. Но Жозеф Буке, сын деревенского кузнеца не таков, его так просто чертовщиной не возьмешь!
Тереза, сама становившаяся не раз свидетельницей этих рассказов была спокойна. Жозеф Буке никогда ей не нравился (он имел скверную репутацию, частенько засматривался на молоденьких балерин). Но она-то прекрасно знала, что все его описания весьма далеки от истины и не имеют ничего общего с портретом настоящего «Призрака». А это значило, что Жозеф на самом деле никакого Призрака оперы в лицо и видеть не видывал.
Буке любил пугать краснощеких щебетуний-балерин рассказами о безносом черепе-призраке, те визжали, но просили рассказывать дальше. Жозефу такой интерес к его персоне льстил, и он, надувая от важности щеки и пуча глаза, продолжал. Девочки хватались за голову, ужасались. Сын кузнеца доставал из внутреннего карманы небольшую плоскую флягу, отвинчивал крышечку, прикладывался к горлышку, из которого несло совсем не шабли, смачивал горло, и продолжал.
В общем-то, это были совершенно безобидные шалости, хоть Тереза и делала замечания девочкам, а Буке выталкивала взашей, до тех пор, пока не произошло следующее.
Однажды Жозеф увязался за Терезой, бубня всякую чушь у нее за спиной, а потом остановился, достал свою флягу, отхлебнул, и изрек:
- Я же знаю, что историйки про череп, полнейшая ересь. Так, попугать маленьких птичек. Им потом страшно. Они ночами не спят. А некоторых можно и обогреть. – Тереза резко развернулась на каблуках и обожгла нахала гневным взглядом. Но Жозеф не закончил свою речь, он продолжал. – Но это не главное, мадам Жири. Главное в другом. Вы не так просты, как кажетесь. Запрещаете мне распускать слухи, а сами каковы?
Тереза открыла рот, но не сказала ни слова. Буке вещал без остановок и пауз.
- Нет никакого скелета, гремящего цепями в ночных коридорах этого чертового театра. Ведь всем давно известно, директора платят этому вашему призраку двадцать тысяч франков в месяц якобы за то, чтобы он присматривал за всем, что здесь происходит. Каково, а? Ловко придумано. Где найти еще таких дураков? Добропорядочная и железная Тереза, – сказал он с явным сарказмом и хлюпнул своим мерзким пойлом из горлышка. – Запрещаешь своим цыпочкам смотреть в мужскую сторону, а сама весело проводишь ночи с каким-то хлюстом. Денежки делите, голубки? Пусть я пьянчуга, но я могу отличить живого от мертвого. И твой призрак живее всех живых. Ходит к тебе всякий раз, когда стемнеет, бродит по театру. У тебя есть любовник, Тереза. Вот и вся загадка. – Мадам Жири в холодной ярости сжала кулаки, шевельнула губами, дрогнул подбородок. Буке, видимо, заметил это. Продолжил с явным наслаждением: - я видел твоего любовничка со спины, ни раз, и не два. Осталось дело за малым, узнать, что это за фрукт, решивший поиграть в фантома и выцапать денежки у недоумков директоров. А вы, мадам балетмейстер, конечно же ему во всем помогаете. Иначе и быть не может. Ну развлекайтесь, покуда можете. Задумали сбежать куда-нибудь в Бразилию с целым мешком денег? Только ничего у вас не выйдет. Дай мне только время, и Жозеф Буке разгадает, под кого подстелилась бесчувственная грымза. Да-да, тебя ведь называют здесь именно так, Тереза. – И загоготал. – А там-то уж будет видно, скажу я об этом директорам с полицией или у вас будет что-то более занятное, что вы сможете мне предложить в обмен на молчание.
Тереза отвела взгляд в сторону. Уж больно противно было смотреть в поросячьи с опухшими веками глазки Жозефа Буке. Отвела взгляд, и заметила – едва заметно качнулась бархатная портьера. Странно, откуда здесь ветер?

Оперный театр давал «Женитьбу Фигаро» великого Моцарта. В этот достопамятный день даже «пропавший» Призрак удостоил директоров своим вниманием. В очередном письме, запечатанном кроваво-красным сургучом в виде черепа, поздравил господ с выдающейся премьерой, и ко всему прочему приписал красными чернилами фразу, смысл которой был следующим: Призрак оперы разгневан тем фактом, что его театром управляют два абсолютных болвана, не понимающих в искусстве даже самого элементарного. Он ведь просил дать в этой опере Кристине главную роль. Но не Керубино! И кто только определил мадмуазель Даэ на эту роль? Данные партии совершенно не подходят ее голосу. Это же просто смешно! И теперь настоятельно рекомендовал отдать молодой звездочке роль Сюзанны.
Узнав об этом, Кристина растерялась.
- Как Сюзанна! – Покраснела она. – Я не могу! У меня другая роль.
Виконт последнее время постоянно был с Кристиной. Похоже, старая дружба воскресла и начала превращаться уже во что-то более весомое.
Рауль отреагировал странно.
- Что, так и написал? – Сказал он, и вырвал листок из рук мсье Андре, одного из директоров. – Бред какой-то! – Бегая глазами по идеально ровным строчкам, говорил он. – Ведетесь на уловки какого-то сумасшедшего мошенника. Его место давно за решеткой. Как призрак может писать письма?
- Вы, возможно, не до конца осведомлены о призраках. – Вмешалась Тереза, положа Кристине на плечи руки, будто подбадривая девушку. – Кристина, ты же прекрасно знаешь все главные партии. Отчего же не сможешь спеть Сюзанну? По-моему, вы с учителем достаточно репетировали.
И Кристина согласилась.
И исполнила бы наверняка превосходно, если бы итальянская прима, подписавшая с директорами оперы контракт на все главные партии (исполняющая роль графини Розины), не впала в чудовищную ажитацию. Она кричала, топала ногами, лупила по голове веером директоров. В общем, была ни на шутку разгневана тем, что Кристине составляет протекцию какое-то потустороннее существо, а она последнее время довольствуется какими-то сомнительными ролями, поклонники дарят цветы не ей, на устах у горожан вовсе не ее имя. Кристину протежируют, всячески выставляют на первый план, а она ведь всего на всего смазливая оборванка, и только!
- Девчонка Даэ танцевала в балете! С какой стати вы позволяете ей петь главные партии? Я не позволю. Не позволю! Я не буду петь на одной сцене с этой маленькой зазнайкой! Верните Даэ в балет, иначе я вообще не выйду на сцену!
Контракт есть контракт.
И афиши уже были готовы, на которых красовалось имя итальянской примадонны.

В вечер спектакля мадам Жири была бледна, малоразговорчива. У Терезы было предчувствие – недобрый, сгустившийся какой-то воздух наполнил театр.
И не ошиблась. В начале второго акта у итальянской примадонны пропал голос. Одно бе, да бу, как у скорбной духом, не умеющей толком говорить. Открывает рот, как рыба, а голоса нет, только хрипы. По залу уже покатился легкий шум. Пришлось срочно искать замену. Но финальным аккордом в довершение всего случившегося стало из рук вон выходящее совершенно безобразнейшее происшествие – прямо на сцену перед наполненным зрителями залом во время спектакля стремительно спустилось запутавшееся в веревках, которыми крепили декорации, еще бьющееся в конвульсиях, тело одного из рабочих.
Это было поистине чудовищно. Видимо, бедняга запутался так премудро, что не смог освободиться, и сорвался. Одна из веревок обмотала шею. Он задохнулся. На фиолетовом лице отпечатался ужас, глаза, вылезшие из орбит, смотрели куда-то в сторону, а в углу рта свисал багровый мясистый язык. Благовидные дамы, увешанные бриллиантами и закутанные в меха, от такой картины кинулись в рассыпную, давая друг друга, как овцы, на чье стадо напал волк и вот-вот уже был готов цапнуть за бок своих жертв.
Тереза, узнав в покойнике Жозефа Буке, обратила свой взгляд наземь и зашевелила губами. Читала молитву.
Все закончилось самым ужасным образом. После случившегося всю программу театра пришлось закрыть. Люди заговорили о дьяволе, кто-то о дурной атмосфере в театре, кто-то даже шепнул директорам, что они устроили из оперы балаган. И смысла давать спектакли на сцене больше не было. Билеты в кассах перестали покупать.
Директора погрузились в глубокую печаль. Все надежды на успешный business рушились, как карточный домик. И из-за чего? То есть – кого. Вот уж не думали бедолаги, покупая оперу у прежнего директора, что приобретают дом с приведением.
Молодой виконт, уверенный, что все это не случайно, стал не сводить глаз со своей миловидной подруги детства. Кристине тоже могла угрожать опасность. Однажды они заговорили о свадьбе, и Рауль предложил ей руку и сердце (правда, пояснил, что ему еще нужно сообщить об этом брату, но тот непременно одобрит его выбор). Девушка была смущена и растрогана. Теперь будущие супруги не отходили друг от друга ни на секунду.
Мадам Жири убедительно просила Кристину не появляться рядом с виконтом в опере, не держать его за руку, не говорить ласковых слов, не миловаться. За пределами – сколь угодно. В станах театра – никогда. Кристина не понимала предостережений мадам Терезы, и жаловалась Мэг, что ее названная мать видимо, не одобряет ее выбор жениха, от того и не позволяет подходить к нему близко.
Мэг с завистью смотрела на Кристину, но что-то было в ней не так. Казалось бы, девушка должна была сиять счастьем, а Кристина выглядела задумчиво и печально.
Дальнейшая участь Кристины, как жены виконта Эрика совсем не радовала. Наоборот, приводила в яростное исступление. Этому нужно было положить конец.
Замысел был прост. Проучить наглого мальчишку тем, что все-таки оставить зазнайку с носом. Возомнил, что Кристина его любит. Так что с того? Извольте подвинуться, господин виконт, не по вам шапка сшита.
Несмотря на то, что Кристине шел семнадцатый год, она по-прежнему продолжала верить в Ангела из рассказанной отцом сказки. И в этом он имел возможность убедиться ни один раз.
Если уж виконт следует за ней по пятам, наглый щенок, значит нужно дождаться ночи, когда тот уснет, выманить Кристину на спокойную территорию, которая не вызовет у нее ни страха, ни подозрений, предстать перед ней сначала Ангелом, потом явить свою человеческую суть, а уже после всего открыться – сделать то, что он намеревался сделать так давно, да все не решался. Рассказать, признаться в обмане. Страшно! Но она поймет. Кристина смышленая девочка. Она сможет все рассудить так, как того и требует ситуация.
А потом посмотрим, кто из нас окажется счастливым обладателем прекрасного кристининого сердца, господин молокосос!
Ничего сложного в этом не было. Вечером, заранее оставил у Кристины под подушкой записку (странный способ для Ангела, но, похоже, всецело доверившаяся своему учителю Кристина ничего странного в этом не усмотрела) с розой. Кристина уже давно не получала от Ангела весточек, будет возбуждена и полностью отдастся своим чувствам.
Как и было велено, она дождалась полуночи, проверила – крепок ли сон у Рауля, который как истинный герой охранял ее сон под дверью, быстро собралась, и отправилась на кладбище Батиньоль, на могилу своего отца.
Эрик тоже подготовился. Одел свой лучший черный костюм - носить черное он привык еще с первого момента провозглашения себя Призраком. Черную материю сложно разглядеть в темноте. Не выделяется, не привлекает к себе внимания. Скользишь бесплотной тенью в густом мраке, чувствуя себя безопасно. На лицо приладил свою белую маску, вооружился шпагой (это больше для фанаберии, так, повыхаживать перед возлюбленной, показать, что он не хуже сопливого мальца). К завершению своего костюма надел длинный плащ с глубоким капюшоном и уже предвкушал сладчайшую встречу с Кристиной.

Но все вышло нехорошо. Еще хуже, чем можно было предположить даже в самом кошмарном сне.
Сердце Призрака оперы билось так гулко и быстро, что заглушало мысли. Невозможно было вообразить, как раскрыться перед Кристиной. Непременно показать лицо. Пусть все знает. Признаться в чувствах. И только набрался смелости, и только Кристина приблизилась к могиле, из-за которой доносился зовущий голос, как подлый мальчишка все испортил. Взялся невесть откуда на взмыленной лошаденке. Кристина в тот момент будто очнулась ото сна, вздрогнула, обернулась на кричащего всадника.
- Кристина, стой! – Закричал он, спрыгивая с лошади на землю. – Это все ложь! Это никакой не Ангел, и тем более не твой отец. Это все полнейшая чушь! Это…
Он не успел договорить, потому что в этот момент из-за могилы появилась темная тень, в два прыжка достигла воркующих голубков, с истошным ревом изогнулась, и над головой виконта свистнула блеснувшая в отблеске луны сталь.
Кристина вскрикнула и отскочила назад – чья-то сильная рука оттолкнула ее к могильному камню.
Но Рауль не растерялся, резво выхватил из ножен свою шпагу, и та проворно расчертила воздух.
- Хочешь поединка? – Закричал он на своего безликого противника и кинулся вперед. – Убью, подлец!
Ну уж это было бы слишком большой честью для пустоголового щенка, известно, собачонка тявкает, когда сама боится. Хочет покрасоваться перед девчонкой, мол, посмотри, какой я бравый солдат. Не дождетесь!
С этой мыслью Эрик отскочил назад, отразил очередной удар мальчишки (который, надо заметить, фехтовал куда более мастерки, чем он), облизал сухие губы. Сталь лязгала, ударяясь друг от друга, и не думая стихать. После нескольких минут схватки рука начинала уставать, и парировать выпады виконта становилось все сложнее и сложнее. Противник это чувствовал.
Какая смехотворная ситуация. Двое обезумевших самцов схлестнулись на территории, совершенно не предполагающей такого кощунства, превратив ее в ристалище, среди могил и склепов из-за самки. Ситуация стара как мир. Рано или поздно один выдохнется, и второй, уже опьяненный терпким ароматом победы, поднимет противника на рога, проткнет, унизительно повергнет, может, не лишит жизни, но все и так будет ясно. Победителю достанется та, ради которой это все затеяно.
Кристина меж тем, все это время металась поодаль, вскрикивала, когда мужчины схлестывались, и жаждущие крови шпаги отчаянно начинали хрипеть.
Эрик сгорал от обиды. Кристина звала по имени только одного. «Рауль! Рауль!», плаксиво причитала девушка, то закрывая лицо ладонями, то снова отводя их в сторону и начиная кричать громче, она вскрикивала, рыдала, просила остановиться.
Но, ни один, ни второй, похоже, и не думали внимать ее мольбам. Ее почти не слышали.
Рауль тоже увлекся боем, мужская кровь вскипела, и он, как молодой петушок с азартом то принимал боевую стойку, то махал шпагой, то выкрикивал проклятия в адрес своего соперника. И, кажется, уже совершенно не обращал никакого внимания на девушку.
Эрик замахнулся, со свистом опустил клинок, и почти одержал победу – мальчишка покачнулся, вскинув руку, чтобы удержать равновесие, не успел защититься, и на рубашке его тут же выступило багровое пятно.
Где-то позади отчаянно вскрикнула от страха Кристина. Это отвлекло Эрика от мыслей о победе, он не сдержался, поднял глаза, начал искать взглядом Кристину – уж очень силен был соблазн, увидеть именно сейчас ее лицо и глаза. В глазах юной девы плескался страх.
А виконт оказался не так-то прост, в этот момент отчетливо увидев, что противник отвлекся, вскинул руку со шпагой, выставил вперед ногу, заняв более удачную стойку, подался туловищем вперед, и нанес противнику решающий удар. Но не в грудь, не в сердце, а по отяжелевшей в уставшей руке стали. Тот от резкой боли в кисти не удержал обременяющий пальцы эфес, и шпага вылетела из его руки. Стукнулась о мрамор ближайшей могилы.
Эрик безнадежно взглянул на обезоруженную руку, тут же воззрился на мальчишку, готовый уже нанести удар голыми руками. Ничего, что он вооружен. Сейчас узнает! Схватить за горло, пережать шею, как цыпленку, захрустят позвонки, перестанет дышать меньше чем через минуту.
Но и тут одержимой самой сильной мужской страстью, виконт не оплошал, выпучил налитые кровью глаза, и с размаха ударил противника плечом в грудь.
Эрик от неожиданного удара задохнулся, захрипел и, качнувшись назад, поскользнулся на мокром снеге, упал навзничь.
Кажется, снова вскрикнула Кристина. А виконт уже замахивался острой шпагой на уровне груди своего оппонента. Вот и все! Над Эриком сверкнуло острое жало. Сейчас оно со свистом опустится и пригвоздит его к земле, как собаку. Но это будет уже не важно. Какая к чертям шпага! Уже ничего не важно. Он повержен – как мужчина, как боец, это не фиаско физической оболочки, это полнейший неуспех всего его существа.
Да что же ты, сопляк, медлишь? Ну же!
Мужчину била дрожь. Не от страха. От отвращения к себе.
- Чудовище! Подлец! - Процедил сквозь зубы Рауль де Шаньи и сильнее вскинул руку. – Зачем она тебе? Как ты только посмел к ней приблизиться! Это ты, я знаю! Ты никакой не призрак, ты бесчестный грязный лжец! И ты получишь по заслугам! Убью как уличного пса!
- Рауль! – Вдруг истошно закричала Кристина, подбежала к нему и повисла на плече.
Эрик перевел взгляд с покрасневшего то ли от боя, то ли от ярости, лица виконта на Кристину. Это самое большее, о чем можно сейчас мечтать. Умереть, запомнив лицо не этого мальчишки, а ее, Кристинино. Прекрасное гладкое личико его дорогой Кристины. Но и Кристино лицо сейчас не было образчиком красоты. Разрумянившееся, мокрое от слез, перекошенное от страха и ужаса. Она начала дергать виконта за рукав, пытаясь оттащить от поверженного Призрака.
- Рауль! Рауль, не надо!
- Проклятье, Кристина! – Шевельнул тот рукой. – Отойди! Не сейчас! – И снова замахнулся. Мокрая прядь светлых волос упала на лоб. – Я покажу ему!
- Рауль, умоляю! – Еще громче закричала Кристина, и прижалась к нему всем телом. – Не надо, не делай этого, я умоляю тебя. – Зашептала она, избегая смотреть на Призрака, который наблюдал за всем этим снизу вверх.
Эрик чутко ждал, вслушиваясь в каждое ее слово, когда она скажет что-то типа «оставь его», «не трогай его». Но ни того, ни другого девушка не произнесла, она говорила лишь «не надо, не надо! Молю!». И ни одного слова о нем, о Призраке, о ее Ангеле. Если бы она упомянула его, изо всего было бы ясно, что он не безразличен ей, но Кристина обращалась лишь «Рауль! Рауль!».
Сердце стучало так часто, что заходилось в бешенном ритме, дышать было почти невозможно. А над ним два темных силуэта играли какую-то непонятную пьесу, которая лишь распаляла в Эрике гнев еще больше. Да кончай же ты! Что б не мучиться. – Подумал на миг Эрик, и не в силах больше смотреть на все это, прикрыл веки. Не потому что хотел умереть, а потому что больше не желал видеть, как эти двое гримасничают, а он валяется у их ног.
Но виконт вдруг опустил шпагу, погладил заплаканную Кристину по голове, которая совсем тихо что-то шептала ему, и мимолетом с ненавистью глянул на задыхающегося Призрака.
- Ладно, пойдем. Скорее. – Сказал он и потянул Кристину прочь.

После этой унизительной ночи Эрик еще долго не мог избавиться от тошнотворного привкуса. Когда ложился спать – подолгу не мог уснуть. Тереза, как и обещала, больше не приходила и не искала его. Он остался совсем один.
Кристина сделалась мрачнее тучи. Она ходила, опустив голову, словно боялась того, что стоит ей поднять взгляд, как глаза ее встретятся с глазами ее учителя. Рауль следовал за ней неотступно. Твердил, что хочет, чтобы она была в безопасности. Но голоса Ангела Кристина по-прежнему больше не слышала.
Какая жалость, что там, на кладбище он, не проткнул этого мальчишку или не сломал ему шею.
Однако бессонные ночи возымели и положительную сторону. «Дон Жуана» он писал без малого семь месяцев, забывая про сон, еду и воду. Для пущей свободы все это время не надевал маску. Она напоминала ему о Кристине.
Это должно было стать поистине победой и точкой во всей этой истории. Когда опера будет дописана, всей этой комедии придет конец.
В руках Кристины будет выбор – разрубить ли, наконец, этот гордиев узел, или же подарить и ему, и себе новую жизнь, судьбу.
«Торжествующего Дон Жуана» принес директорам оперы чумазый посыльный-мальчишка в конце февраля 1871 года. Экземпляр в черной коленкоровой обложке был тщательно упакован в бумагу в несколько слоев, перевязан толстой суровой ниткой. Больше никаких пометок на сей странной посылке не было.
На вопросы директоров мальчуган лишь пожимал плечами. Сказал, что некий господин, лица которого он не видел – было темно, строго-настрого наказал отнести прямо в руки директорам оперы. Заплатил хорошо.
Больше ничего от посыльного директора не добились, так и отпустили восвояси. Долго не решались развернуть. Бог весть, что там. В конце концов, все-таки набрались смелости. Найдя внутри всего на всего папку, облегченно вздохнули. Пролистали либретто, переглянулись. На пол выпал вложенный между страницами конверт. Достали из него письмо.

«Ваш жуткий вкус, господа директора, толкает вас на выбор самых пошлых пьес для постановок. Неумение отобрать талантливых исполнителей на главные роли уродует и убивает даже самое чудесное произведение музыкального искусства. На это невозможно смотреть, а оперы невыносимо слушать. Неудивительно, что ваша прибыль стала смехотворно маленькой. У театра плохая репутация. Так недолго и разориться.
Поверьте мне.
Я посылаю вам маленький шанс. Избрать его или отвергнуть – выбор, конечно же, ваш. Но подумайте о деньгах, которые будто песок последнее время утекают сквозь ваши карманы.
Театру нужен триумф.
Должен признать, что я привык доверять своему вкусу. Не изменяет он мне и в этом случае.
Выслушайте меня, сделайте то, о чем я скажу, и над оперой воссияет божественный луч, озарит золотым светом вашу удачу.
Постановка этой оперы была бы хорошей прибылью для вас и наслаждением для зрителей.
Репертуар оперы в плачевном состоянии. Его спасет только чудо. Считайте, что сейчас в своих руках вы держите это чудо.
И заметьте, в силу своей щедрой души, я даже не собираюсь требовать от вас денег.
Мое условие лишь одно – не пренебрегайте моими советами.
Они будут время от времени поступать к вам по почте.

Ах да, и еще,
Умерьте любопытство. От кого и откуда письма – узнавать не советую. Ваша чрезмерная любознательность, и я прекращу всякое содействие.
Моя персона не столь интересна, а имя вряд ли что-то скажет.
Просто прислушайтесь, чего вы хотите больше.

Доброжелатель».

Больше директора, конечно же, хотели денег. Грех было не воспользоваться шансом. И буквально через несколько дней было решено – ставить «Торжествующего Дон Жуана».
Тереза смотрела на все это снисходительно. Догадаться, кто скрывается под подписью «доброжелателя» было нетрудно. Дал о себе знать, значит, жив и здоров, но все-таки никак не могла избавиться от тревоги.
«Дон Жуана» ставили старательно, под чутким присмотром господина «Доброжелателя», который все свои наработки присылал исключительно по почте. И даже схемы декораций и эскизы костюмов.
- А главную роль он не спеть? – Недовольно ворчала сеньорита Гуидичелли, итальянская примадонна.
И ведь была полностью права. Основной расчет Эрик делал именно на то, что в середине спектакля на сцену вместе с Кристиной (для которой на этот раз, уж вне всякого сомнения, была отведена главная партия) выйдет он сам.
Узнав про таинственного мастера, Рауль забеспокоился. Хотел отговорить Кристину петь в этой опере. Но не тут-то было. Девушка проявила всю свою несгибаемость и слушать уговоры отказалась.
Тогда молодой виконт решил привлечь солдат. Он почему-то был уверен, что человек, который шлет эти сомнительные инструкции, является обладателем маски, именно тем человеком, с которым он схлестнулся на кладбище. А это значило, что безумец снова может попытаться причинить вред Кристине. Нужно было уберечь девушку от ненормального. В день премьеры театр будет под чутким присмотром капитана жандармерии.
- Рауль! Пожалуйста! Это же театр. – Пыталась отговорить виконта от не очень хорошей задумки Кристина. – Так нельзя!
Но здесь проявить твердость пришло время Раулю, и он даже слушать не стал причитания невесты.
- Ты в опасности, Кристина. А мой долг тебя защитить. Кто знает, что выкинет еще этот умалишенный.
Кристина обиженно выпятила нижнюю губу, столь нелестный отзыв о ее Ангеле ей по душе не пришелся. Но противоречить жениху было нельзя.
Перед выходом на сцену страшно трусила. И если бы не мадам Тереза, все это время подбадривающая ее, то, наверное, страх взял бы верх.
На этот раз Призрак должен был оказаться при полном выигрыше. Опера писалась только ради Кристины.
Но все, что произошло, на удачу совершенно не походило. В самый разгар оперы, когда ее автор-таки претворил свой задуманный план в жизнь, и вышел на сцену лишь с одной единственной целью – признаться своей любимой пред всем честным народом (то есть зрителями) в своих чувствах, утереть нос сопливому пижону, случилось непредвиденное. Никто из зрителей подмены не заметил, а вот Кристина, кажется, почувствовала неладное, и сдернула со своего учителя маску раньше задуманного.
Закрываться или прятаться было уже глупо. В зрительном зале в один голос ахнули, на первых рядах раздался истошный женский вопль. По сцене заметались тени. Не двигалась и молчала только Кристина. Как загипнотизированный коброй кролик, глядя в глаза Призрака. Из самой ближней к сцене ложе что-то кричал виконт. Но девушка не отводила взгляд от лица Эрика. Она лишь смотрела и шевелила бледными губами.
Зачем ты это сделала сейчас? – хотелось спросить у нее. Но у Эрика не было сил. Только холодная ярость. За спиной послышались шаги. От стен отделились люди в форме, держа мушкеты в руках. Если промедлить еще несколько секунд, возьмут на мушку. Что теперь делать с Кристиной? Теперь уж и вовсе все кончено. Порывистым движением обнял ее за бок, притянул к себе, потянул за заранее приготовленную веревку. Слава небесам, декорации проектировал сам. Те со скрежетом и грохотом начали складываться, как карточный домик, под ногами открылся люк, ведущий в помещение под сщеной. Где-то высоко что-то звякнуло, надломилось, на зрителей посыпались белые хлопья штукатурки. Огромная хрустальная люстра, сначала мерно раскачиваясь, потом угрожающе позвякивая, уже готова была рухнуть вниз.
Кристина, втянув голову в плечи, прижалась всем телом то ли к своему спасителю, то ли к мучителю и обхватила его за талию с совершенно недевичьей силой.
Нужно было исчезать, как можно скорее, воспользовавшись переполохом в театре. Теперь люди, увидевшие Призрака своими глазами, не остановятся.
Но об этом Эрик сейчас не думал. Главнее всего была Кристина. Она сначала хныкала, потом зарыдала, а когда они снова оказались в подземелье оперы, встала как вкопанная, отказавшись идти дальше.
- Зачем? – Спросила она. – Зачем ты все это сделал? Рауль был прав! Ты никакой не Ангел. Ты человек.
Эрику почудилось разочарование в ее голосе.
- Я не отпущу тебя обратно к нему, ясно?
- Я не прошусь к нему. Кто ты? Я хочу знать, зачем было устраивать весь этот маскарад. Ведь это был ты? Это были твои розы, письма. Ты притворялся призраком. Ты держал в страхе весь театр. Буке умер не сам. Верно? Это ты хотел убить Рауля там на кладбище. – Кристина закрыла лицо руками. – Не могу поверить. Я доверяла тебе. Я верила своему Ангелу музыки! Ты мне лгал, ты играл на моих чувствах. Никакого Ангела не существует.
- Ты права, Ангелов не существует. Выдумки. Человеческие выдумки.
Ангел выглядел жалко. Разбитым и подавленным. Избегал встречаться с Кристиной взглядом.
- Мне мерзко от этой лжи. Выходит, ты просто смеялся над моими чувствами.
- Нет, Кристина! – Он поднял руку, жестом прося Кристину дать ему слово. – Я не смеялся над тобой. Не смеялся над твоими чувствами. Виной всему мои чувства. Послушай меня. У нас мало времени. Нам нужно отсюда уходить.
- Я никуда не пойду с тобой! Ты должен мне все объяснить!
И он, наверняка объяснил бы, если бы в этот момент не появился виконт. Да что же за качество такое у этого мальчишки – появляться всегда очень некстати! Выяснять, как он нашел их, было сейчас не время. Нужно было решать, что сделать с любопытным виконтом де Шаньи, или он снова все испортит. Лучше всего было бы, конечно, избавиться от него. Но здесь была Кристина. Она не допустит этого! Тогда, хотя бы припугнуть, все равно виконту деться некуда.
Так и произошло. Девушка начала умолять пощадить своего жениха.
- Все шло прекрасно, пока не появился он! Он не заслужил тебя.
- А кто заслужил? Ты? Обманом и ложью? Думаешь, я останусь с тобою после этого? Если ты убьешь его, я не смогу тебе простить этого никогда. Ты же говорил о любви. Разве любовь убивает?
- Он останется жить только если ты останешься со мной. Выбирай.
- Кристина! Не смей! – Раздался приглушенный голос Рауля. – Это же полоумное чудовище! Маньяк. Убийца. Сумасшедший. Я не переживу, если он хоть пальцем до тебя дотронется! И не приму, если дотронешься до него ты. Умоляю. Ты не можешь! Ему отсюда все равно не уйти. По моим пятам сюда направляется целый взвод вооруженных людей. Живым его отсюда не выпустят. Ничего не бойся!
Это будто поторопило Кристину, и она поспешила дать ответ:
- …Отпусти его.
Все это заняло слишком много времени. С верхних этажей доносились крики, гиканье, глухие выстрелы и топот, будто по каменному коридору за ним гнались конные.
Если люди вооружены, не исключено, что будет перестрелка. А у него с собой огнестрельного оружия нет. Идиот, надо было предусмотреть и это тоже. Но кто же мог это знать заранее? Да и что бы он сделал один против сотни вооруженных людей?
Если шальная пуля настигнет виконта, так ему и надо! А если пострадает Кристина? Пойдет с ним, а если их нагонят, стрелять будут непременно по Призраку. Кристина ни в чем не виновата. Но в этом каменном мешке такие стены, что пули начнут рикошетить, вооруженным солдатам будет не до романтических дум о двух влюбленных, убегающих от преследователей. Зацепят девушку, виноват будет он! И больше никто.
Да и ошибся же он! Кристина любит виконта. Ради его жизни была согласна на любое условие, даже принести в жертву свою собственную жизнь. На это способен не каждый. Разве кто-нибудь хоть раз жертвовал собой во имя него, Эрика (за исключением лишь одного единственного человека)? Воспоминания о прошлом зацарапали грудь, стало и вовсе скверно.
Он схватил Кристину за руку, и подтолкнул ее навстречу к виконту.
- Вон отсюда. Оба! Пошли к черту!
Кристина замешкалась. Заупрямилась, развернулась к нему лицом. В больших глазах блестела влага.
- Постой, - тихо прошептала она. – Отпусти его. Одного. Я согласна остаться с тобой. Здесь. Я лишь хочу, чтобы ты мне все объяснил. Я хочу знать, кто ты такой, и почему ты это сделал.
И протянув к нему руки, слепо дотронулась губами уголка его рта. Пальцы рук похолодели, а по телу растекся жар. Где-то за спиной застонал Рауль.
Ах, как все было не вовремя!
Медлить было нельзя. А Кристина, кажется, ждала его действий. Разве справедливо обрекать на смерить рядом с собою девушку, любящую другого?
Кристину пришлось оттолкнуть. Пренебречь для пущей убедительности нежными чувствами. Кристина захныкала от внезапной боли. Обожгла удивленным взглядом.
- Забирай свою девчонку! – Кинул он виконту. – И больше никогда сюда не возвращайся.
Все, что успела сделать Кристина перед уходом, так это снять с пальца свое колечко (которое подарил ей в знак любви Рауль), и зачем-то отдать своему бывшему учителю. На память. А может, хотела сказать этим что-то другое.
Виконт оказался не промах, схватил невесту за руку, и потянул прочь.
Жизнь была кончена. Жизнь Призрака оперы.
Сам же Эрик расставаться со своей жизнью так задешево, оказавшись на мушке у солдат, совершено не собирался.
А это значило, что нужно было уносить ноги. Удалось бы уйти живым, а там видно будет. Подохнуть от полицейской пули или рогатины какого-нибудь разъяренного рабочего еще унизительнее, чем от любви.
За одним из зеркал, приставленных к каменным стенам, таится ход, ведущий на улицу. Осмотрелся кругом – было поздно. В коридоре, что вел наверх, в театр, замаячили два ярких огонька. Факелы. Еще секунда, и из черного проема выбежали два человека. Одеты довольно просто - рабочие. У обоих в руке по факелу. Один, маленький, круглый как мячик, вторую руку держит на поясе, второй, высокий и ладный, сжимает пистолет. Но очень старый. Бутафорский. Выстрелить выстрелит. Но не больше одного раза. Если заряжен какой-нибудь дешевой пулей, при метком прицеле может и убить, ну или оглушить.
- Вот он! – Завизжал коротышка, и указал на Призрака коротким пальцем. – Мы нашли его Флоран. Нашли! Я же говорил тебе, что он наверняка в самом низу! Знаешь, сколько мы получим за голову приведения! Ты слышал, какую награду обещал богатый красавчик? Хватай же его.
Высокий парень кинул факел в воду (в нем нужды больше не было) и кинулся вперед. Думать было некогда. Оттолкнувшись напряженными чуть согнутыми ногами от неровного каменного пола, Эрик стремительно прыгнул навстречу.
Раздался сочный хлопок, потом всхлип, упругий удар об воду, запахло кислым. И в душной сырой камере остались только двое. Рука эрикова противника была неестественно вывернута назад, уже совершенно бессмысленное дымящееся оружие упало к ногам. Пока оглушенный рабочий скосил глаза через плечо, чтобы посмотреть, от чего так громко выкрикнул его друг, Эрик быстро (что б не мешало), поддал пистолет носком сапога, одной рукой взял своего преследователя, польстившегося на вознаграждение, за подбородок, второй крепко обхватил за темя, и стремительно повернул.
Послышался тошнотворный хруст, короткий хрип, и поверженный недруг осел на пол. Эрик присел на корточки, пощупал пульс. Мальчишка, которому на вид было лет двадцать пять, не дышал. Призрак брезгливо поморщился – это не та победа, которой стоит гордиться. Но надо признать, Флоран подвернулся как нельзя кстати - оценил рост и фигуру. Вряд ли найдутся люди, которые сразу же заметят его отсутствие. Что ж, даже в смерти можно найти выгоду.
Пришлось переодеться в одежду не дышащего парня. Одежда, конечно, вряд ли сохранится, но для большей убедительности оно не помешает. Да и у мертвеца была верхняя одежда. В ней будет более спокойно, чем появиться на улице города в театральном костюме. Выйти на наверх в том виде, в котором он был, преумножало шансы быть сразу узнанным.
Теперь в запасе оставалось несколько минут. Не больше. Остальные были уже близко. Что ж, этого хватит.
Усадил труп на кровать (ну, мало ли, что могло взбрести в голову Призраку оперы, будучи убитым фиаско, закончить свою жизнь именно так, лежа). На покрывало вылил мало из лампы. Снял с мизинца маленькое колечко, тускло посверкивающее в приглушенной полутьме, повертел в руках. Оно было на пальчике Кристины. Это, конечно, добавляло колебаний. Сердце никак не могло решиться, хоть разум и заставлял.
Наконец поборол себя и решительно одел кольцо на мизинец мертвеца, кинул на кровать сразу несколько зажженных свечей. Ложе вспыхнуло мгновенно. Опрокинул один большой подсвечник на пол, пламя подхватило холсты, макет театра и кукольные декорации, что так усердно сооружал.
Прощай Кристина!
Прощай Ангел музыки.
До улицы, на которой за несколько дней до премьеры снял квартиру, добрался без приключений. У театра хоть и творилось столпотворение, площадь хоть и была оцеплена, добраться до нужного дома не составила труда. Самое сложное было миновать оцепление, а там он легко затерялся в темных проулках, через которые и вышел на нужную улицу.
Дело было за малым – умыться, переодеться в свежее, привести себя в порядок, расплатиться с Терезой, не показываясь ей на глаза (свою часть денег она получит, не какое-то время ей хватит), а после самое основное – покинуть Париж.
Навсегда!

<<< Глава 6    Глава 8 >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы